Ивайло Петров - Избранное

Причитая, Каракачанка поглядывала по сторонам, но ее черные всевидящие глаза не могли заприметить ничего такого, что могло бы оскорбить ее взыскательный вкус. Дед смахивал на переодетого в крестьянскую одежду интеллигента, волосы бабки блестели как вороново крыло, комната с покоробленным потолком и кривыми стенами сияла чистотой. Воздух был густо пропитан соблазнительным духом горячей баницы и куриной яхнии [9] Яхния — мясное или овощное блюдо с соусом. с луком. Бабка подробно описала гостье, как она купала мальчонку в отваре из ореховых листьев, и от этого хворь точно рукой сняло. Рассказ бабки изобиловал ненужными подробностями, но в этом был свой умысел: ей хотелось как следует насладиться чувством превосходства над Каракачанкой, которая играла роль хорошо законспирированного шпиона, не подозревая, что противник уже подобрал ключ к ее шифру.

Когда подошла пора обеда, Каракачанка собралась уходить. Дед и бабка знали, что это с ее стороны симуляция, но тем не менее настойчиво увещевали ее остаться на обед, отведать их скромного угощения. Каракачанка уселась на место, не преминув заявить, что она сыта. Так в наших краях люди показывают свою скромность и хорошее воспитание. Застав хозяев за обедом или ужином, нужно твердить, что ты сыт по горло, чуть позже можно сдаться и отведать угощения («чтоб не обидеть хозяев»), а под конец — наесться до отвала.

Каракачанка уписывала яхнию с таким аппетитом, что деда даже досада взяла. Он смотрел, как она макает своими черными пальцами куски хлеба в луковый соус, и ему вдруг пришло в голову, что живот у нее дырявый и еда из-под пестротканой юбки вытекает на пол. Когда же сваха, махнув рукой на этикет, принялась уплетать баницу и опорожнять одну за другой глиняные чашки с вином, дед проклял свою щедрость и совсем пал духом. Он сидел и с горечью думал о том, что этой бабе не искупить своей вины за причиненные убытки, даже если она приведет ему в дом золотую невестку.

Трое сопливых огольцов пошмыгивали носами за дверью, вдыхая запахи яхнии и свежеиспеченной баницы. После ухода гостьи им пришлось довольствоваться капустной похлебкой, приправленной молотым красным перцем. Каракачанка лишила бедняг праздника, и они долгие годы вспоминали ее с ненавистью: «Та черная, что съела баницу и курицу».

Перед уходом, однако, Каракачанка сумела-таки расположить к себе хозяев, и они простили ей и баницу, и яхнию, и вино. Поправив головной платок, она пренебрегла строгими правилами конспирации и заявила, что пришла из Могиларово не просто на смотрины, а просить согласия на помолвку. Тут дед и бабка получили возможность в полную меру показать свой гонор: «Да ведь мы людей не знаем, а хоть бы и знали, то эти дела так просто не улаживаются!» Покуражившись, отстояв семейный престиж, они в свою очередь раскрыли карты и дали согласие.

К вечеру Каракачанка отбыла восвояси со вздутым животом и полным передником гостинцев, она несла будущим сватам низкий поклон и самые радужные вести.

Спустя некоторое время наши отношения с Могиларово приняли такой оборот, что на повестку дня встала личная встреча между моими отцом и матерью. По тогдашнему этикету будущие супруги должны были хоть раз встретиться перед свадьбой и непременно приглянуться один другому, поскольку их бракосочетание считалось делом решенным. Это единственное свидание устраивалось для того, чтобы познакомить жениха с невестой, не то они могли не узнать друг друга в день свадьбы — в отличие от нынешних женихов и невест, которые до свадьбы успевают узнать друг друга досконально, зато после свадьбы предпочитают не знаться. Но в те времена народ был простой и пробными браками не пробавлялся.

Аттестация, которую Гочо Баклажан дал моему отцу, налагала известные обязательства на всю нашу фамилию. Отец мой должен был предстать пред светлые очи невестиной родни как подобает прасолу. Как уже отмечалось, народ в те времена был неученый, однако же всяк смекал, что бытие определяет сознание, и потому любящие родители прочили своим дочерям в мужья торговцев, а сыновей женили на девках побогаче. Во всем же остальном любовь, как и нынче, оставалась себе любовью.

Делать нечего, дед раздобыл для моего отца подобающую случаю одежду: бай Мито одолжил ему каракулевую шапку (эта шапка сыграла фатальную роль в женитьбе многих бедняков с нашей улицы), а бай Костадин — полушубок. Он не соврал, полушубок и впрямь оказался довольно новым, да только бай Костадин тоже был не лыком шит. После длительных переговоров он согласился дать «ни разу не надеванный» полушубок во временное пользование при условии, что в летнюю страду дед пришлет к нему сына и будущую сноху на четыре дня жать хлеб.