Велько Петрович - Избранное

Стоило Вуле появиться в дверях, как Лена доверчиво подлетела к нему и, чуть смущаясь присутствием постороннего человека, подставила ему для поцелуя щеку. Доктор между тем с галантной покровительственностью пояснял:

— …Как видите, мне посчастливилось первому встретить вашу прелестную кузину… Прошу вас, прошу вас сюда… Воображаю, как обрадуется ваша тетушка… А потом извольте и ко мне на рюмочку настоящего мартеля; после путешествия в военных поездах оно вам будет весьма кстати… А… ваш кузен… судя по книгам… большой поклонник французов…

Больше всего Вуле боялся, чтобы встреча с матерью не произошла у немца на глазах, и поэтому, схватив Лену, потащил ее к себе, то есть на кухню. Когда доктор убрался восвояси, они задержались на миг в тесной прихожей перед кухней и обменялись быстрыми взглядами, сурово и напряженно сдвинув к переносью брови.

— Осторожней! — шепнул ей Вуле.

Она только моргнула в знак согласия и в то же время извинения.

— Мама, моя коллега Милена переночует у меня в комнате, она приехала сегодня поздно, только сейчас узнала, что ее родные на днях перебрались на Пашино Брдо. — Все это он отчеканил без запинки, словно вытверженное на память, между тем как старуха безмолвно смотрела на них, а потом еще добавил, как бы мгновенно решившись и снизив голос: — Она наша родственница; управляющему домом скажем, что она пришла утром, в другие ворота, через хозяйский дом. Если ночью снова будет облава, она ляжет к тебе в кровать, у тебя же будет озноб, и мы завалим тебя одеялами.

Старуха не могла прийти в себя от изумления — настолько непривычен был повелительный тон сына. Не успели они уйти к нему в комнату, как в кухню постучал немец и, улыбаясь, появился на пороге с голубой бутылкой под мышкой:

— Я подумал о том, что мне все равно придется спозаранку идти в свою амбулаторию. А там, кроме постели для дежурного, есть еще одна походная кровать. Это совсем рядом, на Ресавской улице, а вы, дорогая гостья, извольте занять мою постель… о… нет, нет, нет… Подождите, в награду пусть ваш кузен сыграет нам «Лунную сонату», чтобы мы позабыли про войну.

Хотя мысли и настроения Вуле совсем не соответствовали сонате, ему показалось, что после долгого перерыва он снова хорошо играет.

Когда они остались наконец одни в его старой комнате, Лена призналась, что в условленном месте не оказалось того, кто должен был ее дожидаться, — он, вероятно, попал в западню, а когда она очутилась в самом центре «горящего района», где проводилась облава, она вдруг вспомнила о Вуле, человеке, подходящем со всех точек зрения, в том числе и с той, что он был владельцем квартиры с двумя выходами на разные улицы, с террасой на крыше, по которой можно добраться до нового здания на Таковской, а оно, в свою очередь, тоже имеет несколько выходов на разные улицы, на развалины и пустыри. Ей надо отсидеться несколько дней, а за это время он должен помочь ей по возможности быстрее восстановить связи. О ее документах пусть не беспокоится. Но если все это для него тяжело, она уйдет, у нее есть еще адреса по соседству, на Палмотичевой и Владетиной улицах. Только во всех случаях необходимо доставить тот материал на Сараевскую улицу, в Кострешевское кафе, и отдать его в руки Неры, хозяйки, сказав, что это яблоки из Пожеги.

Излагая ему все это серьезно и отрывисто, как человеку, знакомому с условиями и приемами работы, Лена извлекла откуда-то из кармана дамский несессер. Вуле предложил ей принять ванну, но не успел он подняться, как в дверь, постучавшись, вошла мать и, указывая на сына пальцем, с искаженным и белым лицом угрожающе прошипела:

— Ты молчи, я защищаю своих детей… А тебя, девушка, кто ты там есть, я ни о чем не спрашиваю, а только ты пойди, пойди взгляни, кого он кормит, кого я на ноги ставлю… пойди!..

— Мама, как ты не понимаешь… — начал Вуле, но в то же мгновение замолк.

Снова послышался стук и топот сапог. Мать выхватила из шкафа какие-то вещи из докторского военного обмундирования и раскидала все это по креслам. Лена бросилась в кровать и, как была, одетая, забилась под одеяло. Вуле, на ходу стягивая с себя одежду, кинулся в свою комнату. Скоро свет был погашен.

Они прошли по всей квартире, но в комнату доктора даже не зашли. Перед уходом недичевский жандарм и немецкий патруль с блестящим значком в виде полумесяца на груди одновременно вытащили записные книжки и, надуваясь и вертя карандашами в пальцах, впились в него глазами: