Валерий Генкин - Повесть о печальном лемуре

Казалось бы, столь благодатная жизнь должна умягчить нрав, умерить, растопить едкую неприязнь ко всему, что не по тебе, — а такого ох сколько накопилось. Но — не получилось. Не укрыться в деревне от собственного паскудного характера, не затупить своих колючек колкой дров, не заглушить чебуреками вспышек злости.

Немалую злость, скажем, вызывало у ВИ трепетное отношение к властям и начальству, наблюдаемое им сплошь и рядом, и есть у меня подозрение, что проявление такой злости связано с его собственными малосимпатичными чертами — трусоватостью, нерешительностью, уступчивостью, — преодолеть которые до конца он не смог до преклонных лет. Не знаю, какие уж тут психологические механизмы работали, но к возрождению тошнотворного раболепия и восторженной любви к вождям Виталий Иосифович относился с особенно глубоким отвращением. Сам-то он не умел складно сформулировать эту неприязнь, но соглашался с Булатом Шалвовичем:

Что ж оно такое злое, это большинство? Но как же сладко ему принадлежать — сладко и безопасно. Встать плечо к плечу, за или против, какая разница, важно, что все вместе. В одном муравейнике. Стаде. Стае. Отаре, косяке, табуне… Вожак укажет, вожак накормит, вожак похвалит. Пустит к костру поближе, а заслужишь — даст кость послаще. Благодать-то какая! Ошую гляну иль одесную, узреть не тщусь красу иную. Когда мы едины, мы непобедимы. Сдайся враг, замри и ляг. А пойдешь — не то что против, а хотя бы чуть вбок — даже не вожак, а сама стая тебя прихлопнет. Наша стая большая, она самая-самая, куда самее соседней, и пусть нам бывает худо, пусть мы поголодаем, но вождь все равно нас спасет, а этим, что по соседству, мы наваляем…

М-да, а ведь еще Господь изрек устами Моисея: «Не следуй за большинством на зло, и не решай тяжбы, отступая по большинству от правды». Не верите? Гляньте в Исход, 23:2. Ишь куда соблазнители свободой, либералы прокрались — в Святое Писание. Батюшки, как же растерян был Виталик Затуловский, когда в школе прочитал слова славного старика Фирса: «Перед несчастьем то же было: и сова кричала, и самовар гудел бесперечь». Ясное дело — несчастье. Из пещеры — на волю, а там тигры саблезубые.

А Фирс напрасно огорчился, ох напрасно: не слышал, видно, мудрых слов, что свобода — просто длина цепи, на которой ты сидишь.

Так вот, не надо думать, что Виталий Иосифович был бунтарем и за этим самым большинством не спешил увязаться — еще как спешил. Получив щелчок по носу еще в школьной юности, он потихоньку превратился во вполне заурядного конформиста и свои свободолюбивые выплески тщательно прятал, пока вовсе их не стало. А в школе произошло вот что. Самоуверенный мальчик выбрал довольно подлый способ покрасоваться перед очередной девочкой своей мечты (обычно это были Лены — Леной, как мы знаем, все и закончилось): стал издеваться над совершенно безобидной учительницей литературы Александрой Алексеевной. Он то и дело задавал ей неудобные вопросы. Вот, скажем, так уж хороши запорожцы Тараса Бульбы, если они побросали в реку всех евреев Сечи и поубивали польских панночек с их детишками? Может, они просто бандиты, а Тарас — их атаман? Александра Алексеевна краснела, но терпела. Но вот когда этому терпению пришел конец. На уроке разбирали программное произведение Алексея Максимовича Горького «Песня о буревестнике» — ну сами знаете: жажда бури, даешь революцию и все такое, а с другой стороны трусливые буржуи, обыватели и прочие мещане, — и Виталик Затуловский пустил по рядам записку (с расчетом, разумеется, чтобы она попала в руки Лены, кого ж еще). Потерял берега неосмотрительный юнец, покусился, накорябал на листочке вот такую контрреволюционную пакость: