Хэрриет Эванс - Сад утрат и надежд [litres]

– Вы очень наблюдательный, – ответила она. Неизвестно откуда налетевший порыв ветра с громким стуком захлопнул дверь. Стелла вздрогнула. – Да, у меня карие глаза, и что?

– Но у моей матери были голубые глаза. Самые голубые на свете. А у моего отца серые, темно-серые. Вы не можете быть их ребенком. Возможно, ребенком кого-то из них, но не их обоих. – Он сказал это медленно, терпеливо.

– Чушь какая!

– Это научный факт.

– Как вы смеете…

Джон грустно покачал головой:

– Мне не следовало бы говорить вам это. Но вы могли бы встретить меня более приветливо.

Стелла почувствовала, как в ее голове что-то взорвалось. Легкий, негромкий взрыв – пуфф ! Она встала, моргая.

– Уходите .

– Что?

Она подняла руку и увидела, как она ужасно дрожала.

– Я не хочу видеть вас в этом доме.

Наступило тяжелое молчание.

– Кто вы такая? – тихо спросил он. – В этом доме всегда приветливо встречали всех. Вы просите меня уйти? Правда? А вы – вы вообще знали мою мать?

Кто вы такая.

– Уходите! – сказала она уже немного громче. – Н-не приходите сюда – н-н-н-никогда не приходите сюда! Вы задаете мне вопросы про мою маму, про меня… меня … Я ее дочь!

Она блокировала в своем сознании волну разговоров, сплетен, доносившихся до ее ушей, болтовню двух женщин на веранде, услышанную на лондонском чаепитии, когда она играла в куклы, фразы в доме священника после глинтвейна на Рождество, или в тот раз, когда она, молодая девушка, шла по Королевской Академии и остановилась перед отцовской картиной «Встреча», а за ее спиной громко, помпезно разговаривали два старика. Или то, что было в письме, которое она нашла вскоре после маминой смерти, – Стелла сложила его много раз и спрятала на полке за книгами – убрала подальше, словно оно могло пропасть там.

Она была такая худенькая, живой скелет. Я слышала, что она всех обманула. Что Лидди могла сделать?

Говорят, она просто появилась ниоткуда. Загадочный ребенок. Как будто она купила ее где-то. Непонятная история…

Говорят, умерла от горя. Да, я знаю. Он возвращался к ней .

Дорогая Лидди… пожалуйста, назови ее Стелла.

Громкое ликование донеслось из комнаты за холлом, и Стелла с Джоном посмотрели в ту сторону.

– Что там происходит? – хмуро поинтересовался он.

«И когда молодая пара шла назад через собор, Западная дверь распахнулась, и теперь мы слышим восторженный шум толпы на улице…»

– Грэнди! Иди! Иди скорее к нам!!!! – Джульет с развевающимися вокруг лица волосами, запыхавшаяся, появилась в дверях. – Ой, здравствуйте, – пробормотала она. – Грэнди, пойдем, посмотри!

Стелла увидела, как Джон Хорнер уставился на маленькую девочку, как он вздрогнул, жадно вглядываясь в ее черты. Улыбнулся и снова похлопал себя по карману, за которым билось его сердце.

– Привет, – сказал он. – Я Джон, а ты кто?

– Это Джульет, – сказала Стелла. – Моя внучка. – Она провела ладонью по лбу и сказала еле слышно и спокойно: – Пожалуйста, уходите сейчас же! Я не хочу вас видеть. – Она увидела смущение на маленьком лице внучки.

– Джульет, – сказал Джон, повернувшись к ней. – У тебя есть кукольный домик? Он стоит в Голубятне?

– Да, – ответила она, улыбнувшись ему. – Есть. Вы знаете его?

– Я играл в него, когда был ребенком. Я должен что-то положить в домик, что принадлежит тебе. Я привез это назад. Ты покажешь мне, где домик?

Джульет сунула руки в кармашки сарафана.

– Конечно, – сказала она. – Только обращайтесь с ним осторожнее. Он очень старый .

– Конечно, милая. – Он встретился взглядом со Стеллой. – Извините. Мне жаль, что так получилось. Прощайте, Стелла, – сказал он, но она покачала головой.

– Я хочу, чтобы вы просто ушли, – сказала она. – Я хочу, чтобы вы ушли.

– Моя дорогая – мы не властны над прошлым. Мне очень жаль…

– Я хочу, чтобы вы ушли! – закричала Стелла, ее голос сорвался на последнем слове. Ее сын и его жена стояли за дверью с чашками чая. Они с тревогой смотрели, как маленькая Джульет повела старика к Голубятне. Стеллу захлестнула волна боли и ужаса. Все пропало, изменилось, рухнуло. Стелла снова вернулась в свой кабинет. Французские окна были открыты, сад в расцвете своей красоты. Она подошла к полкам, к дальнему углу, и достала потертую, красивую старинную книгу в твердом переплете – «Тысяча и одна ночь» – и сунула руку в освободившуюся нишу. Неловкими, сердитыми пальцами нащупала жесткий клинышек бумаги. Достала и увидела, какой ветхой стала эта бумага.