Хэрриет Эванс - Сад утрат и надежд [litres]

– Ребенок. Ты ведь… ты ничего не слышал о Далбитти, правда?

Нед стаскивал с себя жилет.

– Любовь моя, я не слышал от него вестей после того письма, когда я написал ему, чтобы он больше ничего не присылал. Ты хочешь встретиться с ней?

Лидди опустила голову.

– Я сама не знаю, чего я хочу. Вернее, знаю – я хочу вернуться как можно скорее в Соловьиный Дом, – ответила она, вынула из волос черепаховый гребень с длинными зубьями и положила на туалетный столик. – Ты ведь знаешь, что Джон может приехать в отпуск в любое время. Я не могу пропустить…

– Она не просит тебя больше ни о чем, только о встрече. – Нед поцеловал ее пышные волосы.

– Ты не понимаешь. Я… – У нее болело сердце, оно устало, устало от всего, подумала она.

– Дорогая моя, – Нед встал перед ней и взял ее за руку. – Ты должна встретиться с ней. Ведь она твоя сестра. Как подумаешь, что мы пережили, мы все…

Лидди закрыла глаза.

– Теперь она единственная из живущих знает, как я страдала в детстве. Она единственная понимает. Я не могу избавиться от убеждения, что она предала меня. Я знаю, что это глупо, но убеждена в этом. – Она грустно опустила голову. – Мне все равно надо завтра поехать домой.

– Ты в первый раз уехала из дома за… за сколько лет? За три года. Лидди, дорогая, научись радоваться жизни хоть немножко. Я хочу, чтобы ты осталась завтра. У меня есть на это особенная причина. – У него сияли глаза; он схватился за железную кровать и раскачивался от восторга. Она обняла его, заразившись его восторгом, и внезапно они снова почувствовали себя подростками, влюбленными друг в друга. – Джону едва ли захочется, чтобы ты сидела у двери и грызла ногти, дожидаясь его возвращения.

– Да, не захочется… Пожалуй, ты прав, дорогой, – согласилась она.

– Ах, Лидди! Какая ты сегодня красивая, – негромко сказал он ей на ухо, и она обхватила ладонями его голову и заглянула ему в лицо, освещенное газовым светом. Она увидела каждую его морщинку и складочку, а в глазах искорку. После их приезда в Лондон он нервничал, дергался, и она была рада, что обед прошел хорошо и что он давно уже не казался таким довольным.

Война пошла Неду на пользу. Картина «Сиреневые часы» была встречена с огромным энтузиазмом, хоть и не так, как «Сад утрат и надежд», но на нее пришли посмотреть тысячи, сначала в Королевскую Академию на первую за военные годы Летнюю выставку, потом в галерею Галвестона. Солдат, добавленный в последнюю минуту, стал благородным символом защитника страны; он стоял в дверях, прощаясь с домом; черные контуры его офицерской фуражки и винтовки подчеркивали нежную, тревожную, но все-таки стоическую улыбку на лице женщины. В открытую дверь виднелся английский сад во всей его роскоши, идеал, за который сражались на фронте солдаты, – все эти мастерски написанные детали принесли картине беспримерный успех, первый за долгие годы. Не всем она пришлась по вкусу, но это было прекрасное произведение искусства. Еще Нед написал серию из четырех картин «Томми Аткинс на войне».

«Томми Аткинс на войне» – это была история молодого солдата. На самом деле Неду позировал ворчливый и страдавший от артрита Дарлинг, одетый в мундир рядового. Журнал The Graphic купил авторское право и печатал каждую неделю новый эпизод, который можно было вырезать; позже он выпустил репродукции высокого качества и продавал в первые два Рождества военных лет: «Томми» висел на стене в тысячах, если не миллионах домов. Томми и его друзья веселой толпой идут в призывной пункт; Томми с ранцем на спине прощается с любимой девушкой, целомудренно, через стену сада, они держатся за руки. Томми среди сотен других новобранцев в новых мундирах едет на длинном поезде на побережье, и наконец, Томми в мундире идет по узкой деревенской дороге – куда? – неясно, но его бодрая походка не оставляет сомнений, что Томми возвращается домой с победой.

В душе Лидди не одобряла квасной патриотизм этих картинок и считала, что в реальной жизни Томми Аткинс оказался бы весьма неприятным типом, пройдохой. Порой она удивлялась, неужели только ей понятна сомнительная роль, которую играет он – а заодно и Нед, – убеждая народ страны, что война – почетное дело. Но она ничего не говорила об этом Неду, как и о многом другом. Вот и теперь она не возразила ему, несмотря на ее постоянный страх, что Джон получит отпуск в этом ледяном ноябре, приедет в Соловьиный Дом и обнаружит, что родители уехали в город на прием, который Галвестон и критик Ла-Туш давали в честь Неда.