Кристина Клайн - Поезд сирот

Проходит еще несколько недель, медленно сменяются дни, жизнь течет тихо, с внутренним напряжением. Я слушаю радио, просматриваю «Трибьюн», с нетерпением дожидаюсь почты и проглатываю, когда они приходят, письма от Голландика, быстро вбираю новости: здоров ли он? хорошо ли, сытно питается? А потом долго бьюсь над оттенками и интонацией каждого слова – будто передо мной шифр, который нужно разгадать. Каждое голубоватое послание на тонкой бумаге я подношу к носу, вдыхаю. И он тоже держал этот листок. Обвожу пальцем каждую букву. Ведь это он их написал.

Голландик и его товарищи ждут приказа. Последние палубные учения в темноте, подготовка вещмешков с аварийным запасом – каждый уголок заполнен, все необходимое на месте, от пайка до патронов. В Сан-Диего жара, но их предупредили: там, куда их отправят, будет еще хуже – почти невыносимо. «Я никогда не привыкну к жаре, – пишет он. – Как мне не хватает прохладных вечеров, когда мы ходили по улице, держась за руки. Даже по снегу, так его и этак, я скучаю. Вот уж не думал, что дойду до такого». Но сильнее всего он скучает по мне – это он тоже пишет. По моим рыжим волосам, блестящим на солнце. По веснушкам на носу. По глазам орехового цвета. По ребенку, который растет у меня в животе. «Ты, наверное, здорово поправилась, – пишет он. – Мне остается это только воображать».

Его переводят на авианосец в Виргинии. Это последнее письмо, которое удастся послать мне перед отплытием; он отдает его капеллану, который пришел к ним на борт перед отправкой. «Длина самолетной палубы 220 метров, – пишет он. – У нас семь разных цветов формы, чтобы было понятно, кто чем занимается. У меня, техника по обслуживанию, куртка, спасжилет и каска уродливо-зеленого цвета, цвета переваренного гороха». Я представляю себе, как он стоит на этой плавучей взлетной полосе, дивные белокурые волосы скрыты тусклой каской.

За следующие три месяца я получаю несколько десятков писем, они добираются по несколько недель, иногда в день приходит целых два – все зависит от того, откуда они отправлены. Голландик пишет о скуке, которая царит на борту, о том, как его лучший приятель еще со времен учебки Джим Дейли, тоже из Миннесоты, научил его играть в покер и они часами дуются в кубрике с вояками – такая бесконечная, непрекращающаяся игра. Он рассказывает о своей работе: как важно делать все по инструкции, какая у него тяжелая, неудобная каска, как он постепенно привык к реву авиационных двигателей на взлете и посадке. Рассказывает о морской болезни, о жаре. О боевых действиях, о сбитых самолетах не упоминает. Я не знаю, то ли им это запрещено, то ли он не хочет меня пугать.

«Я люблю тебя, – пишет он снова и снова. – Я не могу без тебя жить. Я считаю минуты до нашей встречи».

Он пользуется клише из популярных песен, из стихотворений, которые печатают в газетах. В ответ я шлю ему такие же банальности. Сижу и мучаюсь над папиросной бумагой, тщась выплеснуть на нее свое сердце. А выходят все те же слова, все в том же порядке; остается лишь надежда, что глубина вложенного в них чувства придаст им плотность и вес. «Я люблю тебя. Я скучаю. Будь осторожен. Возвращайся невредимым».

Десять часов, утро среды, я уже час как в магазине, сперва просматривала счета в задней комнате, теперь, как у меня заведено, прохожу по рядам, следя, чтобы на полках все было аккуратно, чтобы выставлено все было в нужном порядке. Я как раз дошла до последнего ряда и составляю обратно в пирамидку баночки с кремом для лица «Йергенс» – они попа́дали на мыло «Айвори» – и тут слышу голос мистера Нильсена:

– Чем я могу вам помочь? – Он звучит странно, скованно.

А потом тот же голос произносит отрывисто:

– Виола.

Я не отрываюсь от дела, хотя сердце пускается вскачь. Мистер Нильсен редко обращается к жене по имени. Я продолжаю составлять баночки в пирамидку: снизу пять, потом четыре, три, две, одна наверху. Оставшиеся запихиваю на полку под витриной. Водружаю на место кусок мыла, соскользнувший на пол. Закончив, просто стою, выжидая. Слышу шепот. А потом миссис Нильсен зовет:

– Вивиан? Ты там?

У кассы стоит посыльный из «Вестерн-юнион» в своей синей форме и фуражке с черным околышем. Телеграмма совсем короткая. «Военный министр с прискорбием сообщает, что Люк Мэнард погиб при выполнении боевого задания 16 февраля 1943 года. Подробности будут сообщены вам по мере поступления».

Я не слышу, что говорит посыльный. Миссис Нильсен плачет. Я дотрагиваюсь до живота, до ребенка. Нашего ребенка.