Тэффи Бродессер-Акнер - Флейшман в беде [litres]

Подчиненные устроили ей праздник в честь будущего ребенка, превратив ее жесткий и холодный кабинет из стекла и металла в слюнявую кашу ленточек пастельного цвета, обрывки которых она потом несколько недель находила абсолютно всюду. Это не праздник, думала она. Это – взгляд в мое будущее. Она вспомнила, что всегда думала о матерях и материнстве. Абсолютно все известные ей матери казались какими-то выхолощенными, будто уже не были серьезными людьми. Как она до сих пор не поняла, что собирается вступить в клуб, членов которого всегда терпеть не могла? Становясь матерью, женщина превращается в нечто мягкотелое и нелепое; удалось ли хоть кому-нибудь на свете это преодолеть? Рэйчел знала, что ее и раньше не считали идеальной. Но теперь она вынуждена будет драться за то, чтобы ее просто сочли нормальным человеком.

А потом ее в буквальном смысле разрезали и выпотрошили, чтобы добраться до единственной причины, ради которой она жила.

Тоби вышел на работу через шесть недель после рождения Ханны, а Рэйчел – нет. Когда дочери было шесть недель, Рэйчел ждала, чтобы няня забрала ее на прогулку, а сама отправлялась в гостиную, где в одиннадцать утра через окно падал солнечный свет. Рэйчел садилась на теплое пятно – сначала на колени, потом опускалась вперед, как мусульманин на молитве, и в этой позе плакала. Как это возможно, думала она. Как это может быть, что простое действие – родить ребенка – творит с тобой такое? Неужели каждое рождение губительно и все женщины на земле погублены? Это тайна, которую от нее скрывали? Или ей говорили, но она просто не слушала? На поздних стадиях беременности Рэйчел женщины подходили к ней и делились бессмысленными и жестокими истинами. В основном они советовали выспаться впрок, пока можно, и наслаждаться каждым драгоценным быстротекущим моментом. Но, может быть, на самом деле они говорили ей, чтобы она запомнила себя человеком?

До родов она ходила на йогу для беременных, и теперь женщины из ее тогдашней группы продолжали общаться по электронной почте. Она изучала их сообщения, пытаясь прочитать между строк, что они в таком же ужасе, как она, что в их тела грубо вторглись, что они печальны и сломлены. Но с ними ничего такого не случилось. Уж она-то видела. Они шутили про то, как сильно устают. Одной из них делали эпидуральную анестезию, и это была трагедия. У одной не хватало молока для ребенка, и пришлось докармливать его смесью, и это тоже была трагедия. Рэйчел хотела написать этим женщинам, что она не в силах смотреть на себя в зеркало. Ей хотелось, чтобы хоть кто-нибудь понял, как ее унизили и умалили. Она хотела спросить у кого-нибудь, настоящая ли это она – та, что внезапно раскрылась в тот день в больнице, – или она все-таки когда-нибудь придет в норму. «Прийти в норму» было популярным выражением среди этих женщин: они с нетерпением ждали, чтобы их влагалища, груди, животы «пришли в норму» после родов. Эти женщины приспособятся к новой жизни после минимальных изменений. Они узн а ют себя прежних. А Рэйчел? Придет ли она когда-нибудь в норму? Ей казалось, само это выражение придумали, чтобы над ней насмехаться. Она никуда не шла. Никакой нормы не существовало. И вот она сидела в этой проклятой группе психологической помощи жертвам насилия. Участницы группы рассказывали, как их насиловали под угрозой пистолета или ножа, или как в один прекрасный день бойфренд стал агрессивным и набросился на них, или как они проснулись, не зная, где они и как сюда попали, но на них почему-то не было трусов, а позже они обнаруживали у себя беременность или хламидиоз. Рэйчел сидела с ребенком на руках, и каждый раз, когда приходила ее очередь говорить, она начинала плакать. Не тихо плакать. Она выла, и ее оставляли в покое. Ей позволяли выть целых пять минут, а другие женщины тем временем обступали ее, присаживались перед ней на корточки, похлопывали по плечам и по коленям, пока она не успокаивалась.

Однажды она уходила из больницы после очередной встречи группы и оказалась в лифте с Ромалино. Он ее не узнал. Четыре этажа она ехала с ним наедине. У нее было целых четыре этажа, чтобы сказать ему: ПОСМОТРИ НА МЕНЯ! ПОСМОТРИ, ЧТО ТЫ СДЕЛАЛ С СОВЕРШЕННО НОРМАЛЬНЫМ ЧЕЛОВЕКОМ! ТЫ МЕНЯ УБИЛ! Но она не смогла. Вместо этого она с колотящимся сердцем отвернулась от него, встала лицом к стенке лифта, будто какая-то ненормальная, и сгорбилась, прикрывая своим телом Ханну. И потом все равно не могла смотреть на себя в зеркало, поскольку оказалась такой поганой трусихой. Она и впрямь оказалась не тем человеком, каким себя считала. Она оказалась в точности таким человеком, каким считал ее Мэтт Кляйн. Каким считал ее этот доктор. Она была ничем. Она была всего лишь женщиной. Так ее посвятили в материнство.