Тэффи Бродессер-Акнер - Флейшман в беде [litres]

Рэйчел ушла из его жизни. До сих пор ему казалось, что это плохо. Это в самом деле плохо. Его детям будет очень тяжело наконец узнать правду. Но кроме того, раз уж такая ситуация создалась не из-за его решений (он тут вообще ничего не решал), он действительно еще молод и может построить свою жизнь заново. В этом Рэйчел была права.

Студия йоги располагалась в пентхаусе на восемнадцатом этаже жилого дома – занятия были бесплатными для жильцов и платными для всех остальных. В большие и высокие окна в ясный день можно было увидеть Центральный парк. Солнце садилось. Тоби обожал это время дня – синие сумерки, особенно летние, когда улицы заполнялись людьми, хранящими память о зиме, той поре, когда эти же улицы суровы и негостеприимны. Небо светилось сине-фиолетовым. Удавалось ли Тоби хоть раз в жизни улучить минуту, чтобы насладиться сумерками? Он обожал сумерки. Сейчас он обожал все вокруг. Он смотрел в мир и радовался, что у него впереди еще столько прекрасных сумерек. Он хотел провести каждые из этих сумерек исключительно со своими любимыми людьми. Ему захотелось прямо сейчас побежать в лагерь к своим детям, вытащить их из кроватей и извиниться за все зря потраченные дни. Ему хотелось взять на руки каждого ребенка в отдельности и закружить. Ему хотелось сказать им, что если они и пропустили какие-то сумерки – не беда, ведь сумерки всегда приходят опять. Он хотел показать им, что на самом деле он именно такой, а не тот раздражительный унылый козел, который жил рядом с ними в последнее время, который разучился верить в будущее, радоваться и удивляться. Он запомнит эту минуту и снова станет собой. Бедный Тоби во всех остальных блочных вселенных! Бедный Тоби, который еще не разобрался в жизни! Этот Тоби знает. Этот Тоби пытается поверить в невероятное счастье – в то, что у него впереди столько прекрасных сумерек, а все плохие остались позади.

Наутро он проснулся с ощущением паники в животе. Частично это объяснялось тем, что он оказался в незнакомом месте, в кровати Нагид. В этой кровати, или на ней, он до прошлой ночи не бывал – до сих пор они трахались исключительно на полу и на журнальном столике в гостиной. Частично же – тем, что он вообще впервые ночевал у женщины. Но еще это была родительская паника: снова и снова до него, как в первый раз, доходило, что он теперь единственный родитель у своих детей, а они при этом где-то далеко.

Он уловил запах кофе.

И вспомнил события этой ночи.

– А у меня для тебя сюрприз, – сказала она.

Она села на него верхом и принялась умащать его спину разнообразными благовониями, рисуя на коже круги и щекоча. Она писала у него на спине слова и заставляла его отгадывать; она склонялась над ним, и если он угадывал, целовала его в шею, а если нет, то кусала за ухо. Это продолжалось около часа, а когда кончилось, Тоби понял, что так толком и не расслабился, чтобы получить удовольствие. Весь час он ломал голову: что она с этого имеет? Он не помнил, бывало ли вообще когда-нибудь такое, чтобы кто-нибудь делал что-нибудь для него просто так, чтобы ему было хорошо. И вот, когда это наконец случилось, он не понимал, что происходит.

Он вышел из спальни. Нагид сидела за столом, читала «Дейли ньюс» и пила кофе из фарфоровой чашки. Он впервые видел ее лицо в утреннем свете и без косметики.

– Сколько тебе лет? – спросил он.

– Вежливые люди о таком не спрашивают.

– Извини, пожалуйста. Тогда скажи, сколько ты весишь?

Она засмеялась.

– Давай пойдем позавтракаем, – сказал он.

– Я могу приготовить тебе завтрак.

– А я хочу тебя куда-нибудь повести.

Она слегка отвернулась, подняла левую бровь и посмотрела на него искоса, будто что-то решая:

– Я не могу бывать с тобой вне дома. Сейчас я все объясню.

Ее муж не хотел разводиться. Он ее любил; они через многое прошли вместе. Он сказал, что хотел бы сохранить их договоренность в нынешнем виде. Она ответила: «Я не знала, что наш брак – договоренность». Муж был такой красивый, добрый на вид, с нежным голосом, что она до сих пор его не возненавидела. Она только чувствовала, что ее отвергли. Теперь она знала, почему ее отвергли, но это было неважно: ощущение, что в ней есть что-то отвратительное, не уходило.

Но он не хотел разводиться не потому, что до сих пор в глубине души ее любил. Нет; дело в том, что он работал юристом в консервативном новостном агентстве; сейчас его контракт пересматривали, а его начальник разослал циркуляр о том, что сотрудники компании должны уважать «позитивные, традиционные ценности» организации. Развод станет для мужа камнем преткновения. Он попросил Нагид не разводиться с ним, пока его контракт не возобновят; за это он позаботится, чтобы она до конца жизни не нуждалась. Потом он скажет на работе, что она вернулась в иудаизм и он не может больше быть ее мужем. Она не могла понять, как он готов одним взмахом стереть всю их совместную жизнь, но ему было все равно, что она этого не понимает. Он всегда очень убедительно говорил и стремился все контролировать. Ведь это он заставлял ее накачиваться гормонами, чтобы она забеременела, – даже не спросив предварительно, хочет ли она сама детей.