Но все-таки зачем им доразбор? Значит, они не верят, что плана не было? Или верят? А если верят, так зачем доразбор?
— Хорошо, — сказала Полина Васильевна, — на доразбор — такова, ребятки, воля собрания, и мы учтем ее.
Ребятам понравились эти слова. Очень понравились.
— Но, — продолжала Полина Васильевна, — я должна предупредить вас — подложную справку администрация пошлет в больницу, по месту работы матери Тереховской. А о результатах комитет доложит комсомольцам. Так?
И ребята закричали: так, правильно! — и голоса у них были такие, как будто одерживать победы, брать верх — привычное для них занятие.
— Есть предложение подвести черту, — объявил Вадька.
— Вот, — забормотал Валерка, — получила. Я говорил: давай лучше покаемся, Люська. Не захотела — ну и ладно.
Собрание еще Докипало, как гейзер какой-нибудь исландский, еще кричали — так, правильно! — а Мартынова подняла руку и держала ее поднятой, хотя и Вадька и Полина Васильевна втолковывали ей, что после черты выступать уже нельзя.
— А я и не выступаю, — объяснила Надин Вадьке, — я только справку хочу дать.
И все закричали, что выступлений не надо, а справку пусть даст.
— Да, — повторила Надин, — только справку.
И она дала эту справку, и все, даже семиклассники, поняли, что медицинские бланки — документы строгой отчетности. И если мы не знаем точно, как бланк попал в руки Стрешинского, значит, нам лучше подождать материалов до разбора. Так?
— Так, — закричали ребята, — так! — и было видно, что они по-настоящему поняли Надькины слова.
— Нет, — сказала Полина Васильевна, и Вадька не напоминал ей, что черта уже подведена, и вообще никто ни о какой черте не вспоминал, хотя Полина Васильевна говорила в пятнадцать раз дольше Надьки. — Конечно, — объясняла Полина Васильевна, — администрация может сама передать справку по назначению. Но задача администрации шире — задача администрации и всего нашего педколлектива привлечь к делу Тереховской — Стрешинского ученическую общественность, ибо только на практике по-настоящему воспитываются принципиальность и непримиримость. И совсем нетрудно понять, и каждый, наверное, уже понял, насколько беспочвенны слова Мартыновой, потому что бланк, каким бы путем ни достался он Стрешинскому, всегда остается бланком.
Речь Полины Васильевны была последней на этом собрании речью, и Вадька сразу подвел черту и после этого напомнил только, что все предложения остаются в силе.
— А Мартыновой? — крикнули из зала.
— Мартынова не давала предложений, — ответил Вадька, — Мартынова дала справку.
И то верно, Надин-то сама ведь сказала: да, только справку.
— Цып, цып, цып, гадала курочка, цып, цып, цып, где тут зернышко, — приговаривал Валерка, а ребята не глядели на него. И на меня тоже.
А у входа они. не толпились, не устраивали пробку и брели по коридору медленно, нерешительно, как будто позабыли что-то важное, за чем нужно бы вернуться, но что именно позабыто — вспомнить не могут.
Она была веселая девочка, по-настоящему веселая и по-настоящему хорошая девочка. Вообще-то, наверное, надо бы объяснить, что это такое — хорошая девочка. Но я не философ, я инженер, мое дело — рациональное размещение подъездных путей и овощехранилищ на консервных заводах, а психологические промблемы, как говорил сержант Орлов, пусть волнуют тех, кто чешет левое ухо правой рукой.
Она была хорошая девочка. Она была беззаботная, веселая и на редкость ясная девочка: никаких штук, никаких капризов, никаких фиглей-миглей — всегда все на месте.
Когда она пришла к нам? Хоть убейте, не помню. Бывают, знаете, такие счастливчики — вписываются в обстановку, как сама вечность: вроде бы иначе и не было.
В общем, не помню когда, помню только, что первую декаду школьным фартучком своим будоражила весь архитектурный отдел, пока Стефа Конецпольский, начальник наш, не обеспечил ее синим халатиком. Я сказал тогда Стефе откровенно: случается, спецробу ждут по месяцу и более. Но Стефа сделал большие глаза и признался, что только врожденное отвращение к грубым словам не позволяет ему сказать: изыди вон, пошляк. Ну что же, Стефан Владиславович, разоткровенничался я, и меня гнетет бремя лицемерия, иначе… Тихо, сказал Стефа, тоскливо озираясь, идите, лицемер, работать — завтра объект сдавать, иначе премии нам не видать, как своих ушей. И помогите девочке, только без этих…
Послушайте, сказала она, я не хочу быть роботом — я должна знать, что я делаю. Да, Светочка, вы должны знать, что вы делаете. Вы имеете на это право, святое право человека — творенья мира и его творца. Светочка удивилась: вы пишете? Увы, я лишь черчу, но чертежи мои подобны письменам, в которых мысль сокрыта в хитросплетениях прямых, кривых и линиях иных, которых имя не открыто человеком.
Читать дальше