Аркадий Львов - Большое солнце Одессы

Ночью ребята спали тревожно. Потоки воды, низвергаясь с огромной высоты, разлетались в воздухе миллионами брызг, которые играли под лучами солнца, как перья жар-птицы. Потом подвились какие-то странные машины, жадно поглощавшие тряпки, кастрюли и еще что-то, чего никак нельзя было разглядеть. Грохот стоял невыносимый, хотелось бежать, но вдруг раздавался веселый голос: «Ай, хлопчики!» — и страх пропадал. Только Горику показалось однажды, что кто-то шарит у него под головой. Он проснулся, нащупал шарики, ударил их один о другой, чтоб убедиться, что это те самые шарики. Раздался выстрел, сверкнули искры, запахло серой. Но утром шариков не оказалось. Во двор Горик вышел с заплаканными глазами и, приставая то к одному, то к другому, канючил:

— Ну что тебе жалко, ну дай пострелять!

— А твои где?

— Не знаю. Мама, наверное, спрятала.

Вечером Горик стоял у ворот. Он стоял у ворот целый час, ожидая своих товарищей. Он думал о том, что если каждый разрешит ему хоть один выстрел, и то получится пять. А если по два или по три, получится… Мальчик вынул руки из карманов, растопырил пальцы, отогнул мизинец — и остановился. Остановился, пораженный чудом: на углу появился фургон. Фургон скрипел, Коля лениво помахивал кнутом, Шурум-Бурум дремал на козлах. Когда вожжи в руках у Коли, можно спокойно спать. Колю хорошо посылать за смертью.

— Дядя, дддя!

Шурум-Бурум открыл один глаз, потому что незачем открывать оба, когда достаточно и одного.

— Дядя, подождите!

— Подожди, Коля! Что ты хочешь, мальчик?

— Дядя, у меня забрали шарики.

Шурум-Бурум открыл второй глаз.

— У тебя есть папа?

— Есть.

— Когда папа придет с работы, скажешь ему: папа, у меня забрали шарики.

Горик заулыбался.

— Дядя, вы же вчера у нас были. Я тряпки собирал. И чайник принес. Помните?

— Дурачок, — сказал старик ласково. — Дурачок. Иди домой, папа уже пришел с работы. Поехали, Коля.

Горик затрусил рядом с телегой. Старик не обращал на него внимания. Но мальчик не терял надежды: разве может такая неожиданная встреча закончиться ничем?

— Дядя!

Но старик не замечал Горика, и Горик понял, что бывают неожиданные встречи, которые кончаются ничем.

— Врун! — крикнул он и, вдохнув поглубже, отчаянно завопил: — Врун! Врун! Врун!

Опершись о стенку фургона, старик дремал. На солнце его всегда одолевала дрема — тихая, в тусклых, как глаз малосольной скумбрии, разводах. Изредка он сочно причмокивал губами и крякал. Коля, за компанию, тоже крякал и, стегая лошадей, объяснял им, что батя уже раздавил стаканчик шабского, а сейчас давит гуску с горчицей.

В каждую дверь, даже в дверь доктора Энгеля, она стучала уверенно, костяшками кулака, и звук получался дробный, крутой, требовательный. Когда открывали дверь, она возмущалась нагло, весело, чтобы слышала вся квартира:

— Почему вы сидите дома? Хватит сидеть дома — идите все в форпост: человек из Осоавиахима пришел. Иприт, фосген, пурген. Идите!

Никто никогда не говорил, что это ему неинтересно или не нужно, и единственный вопрос, если вообще были вопросы, касался исключительно квалификации инструктора:

— Мадам Малая, а этот будет интересно или, как в прошлый раз, навсегда заснуть можно?

— О чем вы говорите! — негодовала уполномоченная Осоавиахима по дому Малая. — Того уж давно сняли с работы. Хватит, бросайте свои горшки — идите в форпост.

— Сию минуточку, — отвечали покорно женщины. — Чичас, мадам уполномоченная.

Женщины на ходу развязывали передники, а уполномоченная, продвигаясь по застекленному коридору, кричала, что ей уже шестьдесят лет, но, если надо будет подняться на третий этаж еще сто раз, она поднимется, но тогда — чтоб она была так здорова! — завидовать здесь будет некому.

В этом никто не сомневался: что мадам Малая не бросает слова на ветер, известно было с двадцать четвертого года, когда она вдруг сделалась активисткой. Сначала она входила в домовую тройку по перераспределению жилплощади, потом пошла на повышение — ее назначили председателем дворового комитета МОПРа, который охватывал полпереулка, так что теперь она была уже человеком городского масштаба. А вскоре после этого, когда Павел Петрович Постышев приказал организовать для детей форпосты, ей дали еще одну нагрузку по совместительству — член районной комиссии по устройству форпостов. Что же касается сбора всяких копеечных взносов — МОПР, Красный Крест, Осоавиахим, помощь голодающим детям шахтеров Астурии и разные другие, то эту работу она делала между делом. Собственно говоря, она даже не считала это работой — не по причине недооценки ее политической важности, а просто потому, что в сравнении с другими задачами Советской власти это была капля в море. Не капля даже, а полкапли. Когда прошла коллективизация, она объясняла домохозяйкам, что социализм мы уже почти построили, но если бы все работали, как Сталин, мы бы построили уже почти коммунизм и каждый имел бы все, что ему нужно.