Артур Крупенин - Мой большой греческий ремонт

Ёпрст! Но мы же только-только закончили!

С легким сердцем сообщаю, что, сделав над собой усилие, я сбросил камень с души и простил Ангелику с Илиасом. Я простил им и неподключенный септик, и одноразовые окна, и злостное нарушение всех мыслимых строительных нормативов, от чего все дома нашего кондоминиума оказались почти полностью незаконными, и то, что легализация впоследствии стала для нас весьма обременительной статьей расходов.

Однако если взглянуть на все это с другой стороны, то дом ведь в конце концов построили пускай и криво, но в одном из красивейших мест, какие мне довелось видеть. А кроме того, после пяти с лишним лет беспрерывного ремонта наша недвижимость превратилась в почти идеальное жилище, ни дать ни взять дом мечты. И хотя эта мечта далась нам нелегко, мы ни о чем не жалеем.

Ангелика как-то призналась, что мои соседи Род и Сью так обиделись, что не разговаривают с ней и даже отворачиваются при встрече. Еще бы! Кому понравится, когда его облапошивают, да еще на такую сумму? Уж я-то понимаю разъяренных англичан как никто. Однако по трезвому размышлению я понимаю и то, что родовая земля с видом на море для Ангелики с Илиасом была единственным шансом раздобыть деньги на строительство гостиницы, которая сейчас позволяет им держаться на плаву и содержать детей, ни один из которых, видя как мать до смерти упахивается на работе, не горит желанием поучаствовать в семейном бизнесе.

В общем, приходится признать, что у Ангелики с мужем были весьма веские причины выжать из своей земли все до капли, и я им не судья. По правде говоря, я не раз спрашивал себя, как бы поступил, окажись на их месте. И внутренний голос так и не удостоил меня однозначным ответом.

Пришло время подвести итоги без малого шестилетних усилий. Несмотря на бесчисленные трудности, нам все-таки удалось привести и дом, и сад в божеский вид. Даже бесконечные протечки, несколько лет державшие нас в постоянном страхе, и те чудесным образом прекратились. И хотя приходится признать, что война с пчелами с треском проиграна, муравьев с пауками мы вроде бы одолели.

А еще мы с Кузей, словно две оливы, пустили корни в благодатную средиземноморскую землю, обросли новыми знакомствами и потихоньку встроились в другую реальность, параллельную московской.

Отныне мы, как и мечталось вначале, одновременно проживаем две совершенно разные и такие несхожие между собою жизни: одну — в головокружительном водовороте бессердечного мегаполиса, другую — в благостной тиши греческой глубинки. Остановимся ли мы когда-нибудь на какой-то одной из них? Не думаю. Ведь от полноты счастья никто еще не отказывался, по крайней мере по своей воле.

Что касается незаконченной дуэли с Томми-Джерри, то мы оба по-прежнему начеку, хотя и не форсируем события. Понимаем, что рано или поздно нам суждено сойтись в решающем поединке. Кто выйдет победителем? Не знаю, время покажет. Мой противник дьявольски коварен, силен и непредсказуем. Но в конце концов я тоже все еще в неплохой спортивной форме. Да и продолжительность жизни кота, по идее, короче моей. А уж с дряхлым стариком я как-нибудь справлюсь. Верно же?

Помнится, этот длинный, сбивчивый рассказ начался со слов соседа голландца о том, что облюбованный нами уголок Пелопоннеса лишь на первый взгляд кажется раем, однако на самом деле это лишь иллюзия, красивый сон.

Но знаете что? Если это и в самом деле иллюзия, то она абсолютно неотличима от реальности. Не зря же Шопенгауэр — между прочим, мой тезка — говорил, что сон и явь — страницы одной книги: читая ее, мы живем, перелистывая — грезим.

Всякий раз, возвращаясь в наш эпидаврский дом и постепенно забывая о бесчисленных перипетиях большого греческого ремонта, я первым делом выхожу на балкон, где, по-хозяйски пересчитав разбросанные по заливу острова, на манер моей английской соседки Джуди Роузен тайком от Кузи щиплю себя за разные мягкие места, которых с возрастом на моем некогда железном теле становится все больше. К моему удивлению, как бы сильно и долго я себя ни щипал, этот сон не проходит. Ни-ко-гда!

В такие моменты я начинаю понимать неоднократно процитированного мною Генри Миллера, утверждавшего, что смысл слова «покой» стал ему понятен лишь здесь, в Эпидавре, где он «в застывшей тишине услышал, как бьется сердце мира».

Временами я, не поверите, и сам чувствую этот исполинский ритм. И порой, устроившись в таверне «Мурайо» или в «Посейдоне» с видом на изумительную бухту, которая, кажется, еще помнит корабли ахейцев, что некогда отправлялись отсюда на штурм Трои, и предусмотрительно раздвинув границы сознания очередной порцией ледяного мосхофилеро, я совершено явственно ощущаю, как наши с миром сердца, заходясь от благоговейного восторга, бешено колотятся в унисон.