Артур Крупенин - Мой большой греческий ремонт

Я достал из холодильника первоклассную цикудью с Крита — между прочим, подарок Мэри, — и мы уютно устроились в теньке под навесом, в непосредственной близости от фруктовых деревьев. Поскольку я позабыл про закуску, пришлось сымпровизировать и заесть виноградную водку свежесорванным инжиром.

Подозреваю, что это был далеко не первый случай в мировой истории, когда по-настоящему великие открытия делались по чистой случайности. Короче говоря, мы выпили по рюмашке ледяной цикудьи и заели нагретыми августовской жарой фигами.

Мать честная! Эти две вещи просто созданы друг для друга! Похоже на первый секс с девчонкой, только лучше: ощущения острее, эмоции ярче.

А что будет, если сравнять температуру цикудьи с температурой фиги? Для достижения искомого эффекта я притащил набор стопок для саке и прилагающуюся к ним горелку. Немного подогрев цикудью на японский манер, мы снова выпили. И тут я впервые в жизни понял, что, собственно, означает слово «нирвана», до этого момента представлявшееся мне сказкой, выдуманной индусами.

Счастливые и просветленные, мы так и просидели за столом до самых сумерек, не спеша перемежая разнотемпературную цикудью, инжир и глубокие мысли.

Позднее, уже после Сережкиного отъезда, я, кажется, нашел объяснение снизошедшей на нас благодати, когда вычитал о том, что откровение к Будде пришло не абы где, а под фиговым деревом. Да и само слово «Будда» с санскрита переводится как «просветленный». А что, если в инжире и в самом деле есть нечто божественное?

Помню, как в один из дней, пока Сережка гостил у нас, мы втроем отправились отужинать в городок и остановили выбор на «Мурайо». Было душно — бриз совсем не чувствовался, — и мы сели не внутри, а за теми столиками, что стоят прямо на причале.

Цикады в тот вечер пели так громко, что какая-то особо чувствительная гречанка пожаловалась на них своему кавалеру. Тот проявил галантность и, встав на цыпочки, дотянулся до ветки, на которой сидело обреченное насекомое. Безжалостно раздавив певицу пальцами, кавалер вернулся на свое место.

Признаюсь, на счет «певицы» я немного приврал, что называется, для красного словца. Наука говорит, что стрекотать умеют лишь самцы полужесткокрылых, самки же такой способностью, как правило, не обладают. Обратите внимание, как это разительно отличается от людей, у которых по большей части все происходит строго наоборот.

Как бы там ни было, а со смертью цикады, пострадавшей за искусство, тут же наступила полная тишина. Оказалось, что это невероятно громкое иллюзорное многоголосие исходило от одного-единственного насекомого!

Кстати, вы знаете, что слово «насекомое» вошло в обиход с легкой руки Аристотеля? Наблюдая за всякими жучками да мухами, он заметил, что их тела имеют что-то вроде надрезов или насечек. «Насечка» по-гречески звучит как «энтоми». Смекаете? Вот так и родилась наука энтомология.

Кстати о стрекотании. Не знаю, правда это или нет, но кто-то из местных рассказывал, что некие немецкие туристы, остановившиеся в кемпинге «Бекас», что находится в двух шагах от нашего дома, подали властям Эпидавра жалобу на слишком громкое пение цикад, помешавших им как следует отдохнуть и восстановить силы в отпуске!

Представляете, древние греки употребляли цикад в пищу! Вот что пишет в «Истории животных» Аристотель, похоже, серьезно подсевший на жареных букашек: «Цикада бывает вкусной, пока не лопнет оболочка. До спаривания самцы вкуснее самок, а после — наоборот». Гм, оставлю без комментариев.

А вам, кстати, когда-нибудь доводилось видеть, как происходит линька у цикад? О, это потрясающее зрелище. В ходе последней трансформации насекомое из уродливой личинки превращается в оперного певца, в полном соответствии с избранным сценическим ремеслом одетого во фрак.

Про отталкивающую внешность личинки я нисколько не преувеличиваю. Хотя энтомологи почему-то называют личинку цикады нимфой, она на деле гораздо больше смахивает на уменьшенную копию инопланетного монстра из кинофильма «Чужой».

Как только эта страхотина, выбравшись из-под земли, взбирается на дерево — в наших краях это преимущественно оливы, — в ту же минуту начинается чудесное превращение. Подсмотреть за этим событием большая удача, поскольку, как я уже сказал, нимфа не склонна рассусоливать и, едва взгромоздившись на ветку, тут же замирает, готовая к финальной метаморфозе, которая больше всего смахивает на примерку костюма, когда он отчаянно мал заказчику. В какой-то момент швы на спине расходятся, дырка становится все шире и шире, и наконец на свет появляется то, что энтомологи называют малопонятным, но звучным словом имаго. Собственно, это и есть взрослое насекомое в своем окончательном виде. Расправив крылья, это самое имаго не мешкая улетает на распевку, оставив после себя опустевшее тело нимфы.