Андрей Лещинский - Чертова коробочка

Ему понравилось гулять по широким чистым улицам, ходить по антикварным магазинам, барахолкам, аукционам. Очень приятно было сидеть в кафе «Sotheby’s», пить кофе и рассматривать каталог завтрашней продажи. Интересно было ходить на аукционы попроще, листать грязные старые холсты, встречаться взглядом с давно никого не видевшими глазами христианских мучеников или безмятежно пляшущих у кумира забытого бога жирных коротконогих теток. В битком набитых магазинах, где среди штабелей хлама спали с открытыми глазами плохо говорившие по-английски люди с восточными лицами, он находил хорошую бронзу, фарфор, экзотику. Однажды вытащил из-под стола и тут же купил за тысячу двести фунтов большую бронзовую статуэтку — лев, совокупляющийся с крутобедрой, большегрудой и очень веселой дамой. Пулковские таможенники так хохотали, что пропустили бесплатно. Парочка постояла, да и ушла за восемь тысяч долларов. Смешно и приятно.

Все это было неплохо. Вещи были, он умел искать, находить, покупать, продавать и зарабатывать. Однако через пару лет хождений, поисков и мелких удач у Сергея Алексеевича стала возникать странная и сначала непонятная ему самому мысль. Началось с ощущения, что разные вещи, продававшиеся в разных концах Лондона, относящиеся к разным странам и векам, а иногда даже тысячелетиям, имеют некие общие характеристические знаки, свидетельствующие о единстве происхождения. Короче говоря, чем дальше, тем больше он уверялся в том, что все это — подделки, производимые несколькими, не более чем пятью мастерскими. Он не мог бы определить эти знаки, не мог бы научить другого распознавать их. Сам видел, узнавал на старых осыпающихся холстах восемнадцатого века, китайской бронзе эпохи кван-си, итальянских фарфоровых пастушках и немецких средневековых дубовых панелях. Потом Сергей Алексеевич начал считать. Возьмем живопись семнадцатого века. Народу тогда на Земле было примерно в десять раз меньше, чем сейчас. Девять десятых, а то и больше были крестьянами. Картины покупали и заказывали ну пусть десять процентов оставшихся. Прошло триста — четыреста лет. Минимум половина холстов должна была пропасть. По грубым прикидкам получалось, что должна была остаться одна картина примерно на пятьдесят желающих ее купить. Картин должно было не хватать, они должны были быть дефицитными, дорогими и желанными.

Ничего подобного! Их были рулоны, штабеля, кучи. На каждом провинциальном аукционе продавались по маленьким ценам — от пятисот фунтов, а то и дешевле эти самые картины. Может быть, он считал неправильно, может быть, он ошибался во всем, но попытка не пытка, Сергей Алексеевич стал искать. Его интересовали не только картины, не только семнадцатый век. Все что угодно, только разнообразное, понятное потребителю, по цене от тысячи до десяти тысяч долларов за штуку. Для начала желательно в размере шестифутового контейнера в пределах ста тысяч долларов.

На распродажах попадались подозрительные на причастность к производству личности, он пытался разговаривать, но контакта не получалось. Решил попробовать Нью-Йорк. Покрутился, потыкался, ничего не нашел. То есть там, судя по всему, делали. Слишком много было Фаберже с шикарными эмалями, дорогой нумизматики, но это была не его тема. Сергей Алексеевич не хотел работать на эксклюзив, на, так сказать, высокую моду. Продай какому-нибудь олигарху Айвазовского два на полтора или орден Андрея Первозванного с цепью, а потом сиди, грызи ногти, думай, чем дело обернется. Лучше товар попроще, побольше, без гарантий и в своем кругу.

Нашелся один бывший наш. Обрадовался встрече, выпил, расчувствовался, вроде бы подтвердил догадки. Сергей Алексеевич купил у него несколько бронзовых амурчиков, пообещал покупать еще, получил в обмен лондонские телефоны. Стал звонить. Сначала ничего не выходило, потом по одному номеру ответил какой-то Тони, кажется, смекнул, о чем речь, согласился встретиться и назначил день и место.

Они встретились в десять утра в холле шикарной пятизвездной гостиницы через дорогу от Гайд-парка. Раз в месяц по субботам здесь устраивались антикварные ярмарки. Сергей заплатил три фунта за вход, пошел между рядов ярко начищенного старья. Было пустовато — рано для покупателей. Две русские тетки, крашенные под блондинок, с красными от волнения рожами и стекающей по гриму косметикой носились от одного ювелирного прилавка к другому и скупали все бриллианты от карата вверх. Пожилой джентльмен сидел, сильно сгорбившись, рассматривал золотые монеты в черной планшетке. Сергей плохо понимал в Востоке, показалось, что Бактрия, впрочем, он мог ошибиться.