Ян Козак - Гнездо аиста

Взгляд ее жег, сверлил, приковывал к себе Илону. Она сумела оторваться от него, только когда над головой матери увидела глаза деда. В них был вопрос, напряженное любопытство и понимание.

— Я пойду, — не сказала — выдохнула Илона и направилась к шкафу.

Она надела пальто, положила в свою лежавшую на дне шкафа большую сумку кое-что из белья, юбку, две блузки, носовые платки.

Только теперь отец понял ее намерение.

— Так вот что ты задумала?! — вне себя от ярости закричал он. — Видеть тебя не хочу! Убирайся! Вон отсюда! Ничего, ты еще узнаешь, что такое жизнь, и не раз вспомнишь, как тебе у нас жилось! Убирайся! — Он подскочил к двери и распахнул ее. — Вон отсюда!

Илона долгим взглядом обвела горницу и молча выбежала во двор. Дверь она так и оставила открытой, только калитку, выйдя на улицу, закрыла на крючок. И зашагала по дороге, ведущей в Горовцы.

Павел выглянул из открытого окна национального комитета. На площади — ни живой души. Заборы, дома, колодезные журавли, оголившиеся ореховые деревья у ручья четко вырисовывались в свежем послеполуденном воздухе, пронизанном лучами холодного солнца. Он слышал шум ручья, воды которого текли по затвердевшей земле; во всем ощущал искристость первого легкого морозца.

Флаг, укрепленный на шесте у окна, трепетал на ветру. Красное полотнище вздрагивало, как живое, словно дышало. Оно спускалось совсем низко над дорогой.

Тут и впрямь как в охотничьей засаде, подумал Павел.

Он закурил, продолжая глядеть на площадь. Но там расхаживали одни только гуси. Потом его внимание привлекла стайка голубей, легкая тень которых промелькнула на шоссе. Время шло, но никто не приходил и ничего не происходило.

Минуло уже девять дней после того, как из Трнавки отбыла «передвижная весна». Первый, кто вступил в кооператив, был именно Хаба — Бриндзак и Сойка пообещали ему вернуть скот. В тот же вечер следом за Хабой явились и остальные крестьяне. Молча, упорствуя в душе… Войник и Бошняк, подписывая заявление, плакали. И вот над Трнавкой взвился этот флаг. Петричко сказал тогда:

— Наконец-то и мы подняли глайху!

Первое общее собрание, в котором участвовали все новые члены кооператива, постановило в этот день собрать скот и разместить его в кооперативных коровниках. Постановило единогласно — и именно в этот день…

Павел заметил на площади какое-то движение: на пороге своего дома показался Резеш, подошел к забору, поглядел в сторону национального комитета и снова вернулся в дом. За последние дни Павел много раз пытался вести с ним мысленно разговор. Но едва начав: «Я хочу тебе сказать»… — сразу же терялся и не мог найти нужных слов.

Резеш тоже голосовал, тоже был «за». Как и все. Павел видел: руки они поднимали один за другим, а во взгляде их было отчаянье, ненависть, печаль. Сердце у них обливалось кровью, словно они хоронили близкого человека. Встречаясь потом с Павлом, никто не смотрел ему в глаза.

Нет, сами они не приведут, и не надейся! — подумал Павел.

— Ну что ж это такое? — с досадой вырвалось у Демко.

Павел покачал головою и обернулся.

Иван закуривал сигарету, сосредоточенно следя за огоньком спички. Петричко, привалившись к спинке стула, отдыхал, вытянув ноги. Гудак уставился в пол, Плавчан перебирал бумаги.

— Нет смысла больше ждать, — нарушил молчание Канадец. — Они определенно сговорились.

Да, сами они не приведут, снова подумал Павел. Но что же тогда делать? Вопрос этот неотвязно вертелся у него в мозгу.

А ты-то, собственно, зачем сюда вернулся? Павел снова поглядел в окно. Ведь мать отсылала тебя прочь, умоляла не возвращаться. Когда ты, отслужив свой срок в армии, снова появился в деревне с чемоданчиком и остался дома, она даже разговаривать с тобой не стала и не слушала тебя, словно оглохла, окаменела. А ведь ты думал и о ней, когда решил возвратиться.

И все же ты вернулся не только из-за матери, Павел. Ты вернулся и ради матери, и ради того, о чем тебе рассказывал отец и что ты сам увидел, когда приехал на побывку. А Анна? Нет, не ради Анны! Нет! Что-то тут, в Трнавке, туго продвигалось вперед, и тебя это привлекло, вызвало интерес. Да еще, наверное, потому, что в Трнавке ты дома…

В казарме тебе не раз представлялось: вот ты подсекаешь дерево — и оно медленно валится наземь. А ты расслабляешь мышцы рук, всего тела, и свежий ветерок через распахнутую рубашку овевает тебе грудь. Ты думал об этом пахнущем смолой и травами ветерке. О том, как шелестит листва буков, дубов и берез, когда на них обрушиваются порывы ветра. О дымящихся в костре зеленых ветках, отгоняющих по вечерам комаров. О цветущих в пору покоса лугах. И о том волнении, которое ты ощущал в крови, когда брал из гнезд, скрытых в густых кронах деревьев, птенцов сарыча или когда зимними ночами завывал за гумном волк, а утром ты шел по его следу в снегу.