Ян Козак - Гнездо аиста

Уже тогда меня преследовала мысль, от которой я не мог отделаться. Уже тогда я говорил себе: мы тряхнули не маловеров, а самих себя. Таким путем идти нельзя. Моя ошибка заключалась в том, что я эту большую правду вовремя не распознал, не говорил, не кричал о ней так громко, чтобы услышали все, у кого есть уши и разум. Чтобы услышали те, кто дрался за новую жизнь и жил только ради нее. Я пытался тащить тачку со всем барахлом, что мы туда навалили. Я расчистил бы для нее дорогу, вылизал бы ее собственным языком, если бы точно знать, куда и как везти эту тачку. Куда и как. Этот вопрос долго мучил меня. У меня от него плавились мозги. Но теперь я знаю, что нужно делать, и не отступлю. Революция — это не заговор. Ты слышишь, Врабел? Ты понимаешь меня? Те перемены, которые мы хотим видеть в деревне, которые мы обязательно увидим, — это тоже революция. Кооперативы — это такая революция, какой деревня еще не знала. Никогда, сколько свет стоит, людям не приходилось так решительно переворачивать свою жизнь, переделывать себя. И мы должны убедить их в необходимости этого. Иначе все, что мы уже завоевали и за что боремся, потеряет смысл. Здешние люди не так уж плохи. Просто чаще, чем в других местах, сталкивались с нуждой, голодом и отчаянием. Самый нищий край в республике. Очень трудно было получить работу, а значит, и кусок хлеба. На весь район — одно промышленное предприятие, если его можно назвать промышленным предприятием, — пивоваренный завод… И для здешних людей с незапамятных времен земля была единственным залогом жизни. Правда, скорее прозябания, чем жизни. И десятилетиями подряд этих голодных бедняков убеждали — и в церкви, и на митингах, и в газетах, — что коммунисты у них эту землю отберут. Ложь. Обычная вздорная ложь. А потом появилась проклятая «передвижная весна», и мы сами толкнули этих бедняков в объятия врага. Мы укрепили кулацкий тыл, а наш фронт разложился. Но кто же враг, Врабел? Неужели все? Даже те, кто так испугались, те беспомощные крестьяне, которых преследует страх голода? Абсурд. Полная бессмыслица. Нужно уметь отличать врагов от друзей. Привлекать на свою сторону, убеждать крестьян, доказывать, что мы желаем им добра. И оторвать их от тех, кто испокон веку поливал свои поля потом бедняков. Мир разделен, два класса столкнулись, и бой продолжается. Идет борьба не на жизнь, а на смерть. Но я верю, глубоко верю, что жизнь на нашей стороне. Жизнь, Врабел! А ошибки мы должны исправить. Выровнять линию, которую мы тогда искривили. И я сам участвовал во всем этом и несу свою долю ответственности, хотя меня и мучило то, что здесь происходило. Мы должны снова привлечь людей на свою сторону. Надо делом доказать, что мы хотим им только добра. Поможем им, чем только сумеем. Машинами, строительными материалами, капиталовложениями. Разно когда-нибудь было что-либо подобное? Нет. Нам повезло, Врабел, нам страшно повезло, что рабочий класс в нашей стране силен и что в других местах таких ошибок, как у нас, не было. Я даже не знаю, как к тебе обращаться, Врабел? Товарищ? Ты мне уже не товарищ. У тебя нет партийного билета, как и у Бриндзака. Да, многое изменилось, но гораздо больше перемен еще впереди. Все это только начало. А когда я думаю о том, что есть и что будет, сердце у меня от радости готово выскочить из груди и я уже не кажусь себе мухой на липучке. Шесть маленьких жалких кооперативов, которые у нас остались, — это начало нового пути к будущему. Тем, кто не испугался, не сдался и продолжает сражаться, нужно помочь в первую очередь. Ими мы можем гордиться. Они не спустили флаг, когда казалось, что всему конец. Такие люди — соль нашей земли, и будущее по достоинству оценит их отвагу и мужество. Я горжусь ими и живу во имя тех перемен, которые уже осуществились и осуществятся в будущем. Я снова вдыхаю апрельский воздух.

Гойдич взглянул на карту. Кофе он давно уже допил и закурил сигарету. А дрозд за окном распевал свои песни.

Он позвонил и стал ждать, когда войдет Павлина.

— Ну как с почтой?

— Сейчас принесу, — сказала она, беря чашку. Гойдич поднял на нее глаза. Павлина уже заметно округлилась, юбка на ней стала короче. Он посмотрел на ее лицо. Она, как всегда, улыбалась, но теперь улыбка исходила откуда-то из самой глубины ее существа и, казалось, излучала покой, была душевнее, чем прежде.

— И сообщи в Трнавку, что я к вечеру туда приеду.

Павел поехал в Горовцы в отдел сельского хозяйства. Он прибыл в город первым утренним автобусом. Было еще рано, в районном национальном комитете рабочий день начинался в восемь. Он взглянул на часы. Без десяти семь. Еще целый час.