Ян Козак - Гнездо аиста

— Все равно теперь уж поздно. А ты что собираешься делать? Надумала синица море поджечь! — съязвил Сливка. — И потом, я ведь вступил в кооператив позднее, чем остальные, да и в партии вашей не состою.

— Слыхали? — крикнула Мишланка.

— А ты что скажешь? — спросил Демко, повернувшись к запарнику, где она стояла.

— Ах ты боже мой! На что нам такие, как Плавчан или Сливка! — Она возмущенно закричала, но не сделала ни шагу к ящику, у которого ждал Демко. Повернувшись к Сливке, она уставилась на него. Тот осторожно поднял голову и, моргая, посмотрел на Гудака.

— Подпиши ты, — сказал Демко Мишланке.

— Ничего я не стану подписывать, — возмутилась она. — Я уже раз подписала, и все. Нечего меня морочить. Мне все равно деваться некуда. Снова батрачить идти? Уж я-то знаю, что это не сахар. Я подписала раз и навсегда. — Она прижала руки к тощей груди, лицо ее зарделось.

— А ты представляешь, что теперь будет? — спросил ее Гудак. — Ты думаешь, они оставят нас в покое?

В этот момент Канадец посмотрел на ящик, облизнул пересохшие губы и поднялся.

— Стану я у них позволения спрашивать, как же, — сказал он. — Сколько нас ни предавали, а все-таки… Эх, семь бед — один ответ.

И, оглянувшись на Сливку, добавил:

— Ну вот, теперь ты не будешь первый.

Все молча следили за ним. Он наклонился, оперся о крышку ящика, взял карандаш, который ему подал Демко, послюнил грифель и подписался.

— Так, — сказал Демко и улыбнулся Мишланке. — Есть еще порох в пороховницах.

Старый Копчик тоже встал и посмотрел на сына. Павел почувствовал на себе этот пристальный, выжидающий взгляд.

Павел был взволнован. Но его все время не покидало то чувство освобождения, которое охватило его, когда он лежал на дороге, ведущей в лес, когда осознал, что все позади и он остался жив. То, что случилось, принесло ему облегчение. Теперь ты свободен, Павел, осел несчастный. Его не покидало ощущение покоя.

Но только теперь, глядя на Демко, Канадца, Мишланку и отца, Павел по-настоящему понял, насколько сильно это новое ощущение. Он наслаждался приятным теплом, которое разливалось по всему его телу.

Павел не испытывал никакой горечи. Будто как следует отмылся от всякой грязи и пыли. В жизни твоей уже не может быть хуже, чем было, думал он. Теперь ты свободен, Павел.

Ему казалось, что он долго бежал, выбился из сил и теперь снова перешел на свободный, легкий шаг. Казалось, будто после страшного, непереносимого крика, рвущего барабанные перепонки, он услышал тихий, приятный разговор или из тьмы вдруг вынырнула потерянная дорога…

Ох уж эта твоя дорога… — подумал он. Да плюнь на все. Ты хотел повернуться и уйти. Так что же ты не сматываешь удочки? Разве ты не дожидался этого момента?

Да, но ты хотел этого прежде, когда у тебя были связаны руки, возражал ему другой голос. А теперь все по-другому. Все переменилось. Теперь здесь есть то, из-за чего ты вернулся, из-за чего приехал в Трнавку.

Ты сейчас там, где хотел быть. Вот и попробуй начать все сызнова и докажи, что можно жить иначе. Будет, правда, труднее, много труднее. Из-за каши, которую тут заварили, нет, которую ты сам заварил. Не надо сваливать на других. Ты тоже в этом участвовал, хотя многое тебе было не по нутру. И в самом деле, похоже на поезд, о котором говорил Рыкл.

Он снова вспомнил Рыкла. В армии Рыкл насмехался над ним из-за кооперативов. Он говорил, что кусок сахара — это единственное, чем можно там подсластить себе жизнь. И рассказал еще о поезде.

«Ваша партия, Павел, по-моему, похожа на поезд. Сидишь в нем, и тебя везут. Можешь ходить по вагону взад и вперед, можешь подойти к окошку справа или к окошку слева. И можешь выглянуть в это окошко, но поезд все равно едет и везет тебя. По вагону можешь ходить куда угодно. Но только по вагону. Иначе или выпадешь, или тебя высадят. Ты этого хочешь?»

«У меня голова не для того, чтобы кланяться», — ответил он Рыклу.

Ты ему тогда так ответил и должен помнить об этом всегда. Нет, партия — не поезд, не смей так думать. И ты ведь не один. Посмотри хотя бы на Демко.

Силен старик!

Отец закашлялся и сплюнул. Он уже подписался и теперь стоял сгорбившись, словно решил на минутку передохнуть после утомительной ходьбы. Взгляд его был мутным и тяжелым. Сливка и Гудак продолжали сидеть. Лицо Сливки выражало растерянность. Гудак вытирал лоб мятой полой рубашки и не поднимал глаз.

— Послушай, ты ездил когда-нибудь на поезде? — спросил Павел Канадца, и губы его расплылись в улыбке.