Ян Козак - Святой Михал

Михал тотчас сник. Он готов был провалиться сквозь землю.

Катарина расхохоталась. Это был взрыв громкого, неудержимого, почти истерического смеха.

Он уже овладел собой и крикнул:

— Катя!

Но она резко повернулась и убежала. Среди виноградных лоз только мелькнули ее загорелые, крепкие икры.

Михал в эту минуту готов был сжечь Гаваю дотла. Он не мог простить себе, что так глупо попался. И из-за чего? Из-за пустяка! Из-за минутной мужской слабости. Он знал, что теперь ждет его, — объяснять что-либо Катарине совершенно бессмысленно.

В последующие дни Катарина, разумеется, либо делала вид, что вообще не замечает Михала, либо окидывала его насмешливым, полным пренебрежения взглядом. Она начала заигрывать с Вилемом, подолгу болтала с ним у забора; иногда они даже прогуливались или сидели на площади.

Тщетно пытался Михал придумать что-нибудь такое, что помогло бы ему устранить размолвку и как-то подступиться к Катарине. Но именно то, что она тогда убежала с виноградника, а теперь вела себя так, словно ей нанесли оскорбление, и вселяло в него надежду. Он стал делать вид, будто не обращает на нее никакого внимания. Всячески давая понять, что она ему безразлична, ходил по двору, не глядя в сторону соседского забора, но ушки, как говорится, держал на макушке. Ему так хотелось хотя бы услышать ее голос. Впрочем, он знал Катарину и понимал, что должен набраться терпения.

Он столовой ушел в работу — дел у него было невпроворот, — трудился от зари до зари. К тому же в эту пору он ездил в Павловицы на вечерние агрономические курсы. А по ночам часами лежал без сна и все думал.

Так подошла зима.

Уже изрядно подмораживало. В один из солнечных дней Михал, поднявшись на Горку, прилег в полушубке прямо на снег. Он лежал, опираясь на локти, а перед, ним плясали языки пламени — он жег в костре обрезанные плети виноградных лоз. А кругом под лучами солнца, казалось, пылал ослепительно-белыми искрами сплошной гигантский костер. Михал смотрел, как внизу за селом, в долине у речки, то тут, то там вздымался столб снежной пыли и несся по полю. Местами этот снежный смерч обнажал землю, и ясно виднелись полоски смерзшейся глины, сухая трава и камни. Потом на ветку ближней груши прилетела птичка в голубой курточке и желтой жилетке и закачалась вниз головой. У синички-акробатки тоненькие, как иголки, коготки, и она легко цеплялась ими за кору.

Михал наблюдал, как раскрывает клювик и щебечет синица, как она суетливо порхает с ветки на ветку. Просто удивительно, сколько самых разнообразных вещей занимало его теперь. Все приковывало внимание и вызывало живой интерес. Земля, деревья, птицы — все окружающее как будто наполнилось новым, более глубоким смыслом, который прежде был скрыт от него.

Он подбросил в огонь еще немного сухой лозы. Не для тепла, а чтоб полюбоваться игрой пламени. Костер потрескивал, в воздухе разливался нежный, едва уловимый запах тающего снега.

Вдруг он услышал легкие шаги. Оглянулся — и замер. Катарина!

Она глядела на него широко раскрытыми изумленными глазами, и на лице ее, порозовевшем от мороза, тоже читалось удивление и любопытство.

— Ты что тут делаешь, Михал? — спросила она. — Ну и работенку нашел себе! Да, не позавидуешь той, кого ты осчастливишь!

Он видел живой блеск ее глаз. Слышал ее дыхание.

— Ничего. Просто смотрю, — ответил он.

Катарина стояла в нерешительности. Но Михал даже не шелохнулся, не то чтобы поспешить ей навстречу.

— Иди ко мне! Тут вправду здорово лежать, — улыбаясь, сказал он.

— Лежать с тобой — да еще на снегу? Да я в сосульку превращусь, Михал!

И она вздернула носик.

— Ты так думаешь? Ну нет, снег бы тут весь растаял! — тоном бывалого парня, которого ничем не удивишь, возразил Михал, а у самого бешено заколотилось сердце.

Он, правда, уже смекнул, в чем дело. Катарина ведь вовсе не такая сумасбродка или ветреница, чтобы зимой ни с того ни с сего бродить, как он, по винограднику. И от этой догадки сердце его забилось еще сильней.

— Сдается мне, Миша, тебе пришлась по вкусу Гавая, — съязвила Катарина.

— А что? Эва совсем не дурнушка, — заметил он. — Но, по правде говоря, ты мне нравишься больше.

— Думаешь, я этого не знаю? — Катарина даже задохнулась. — Ходишь вокруг и облизываешься как кот на сало. Интересно бы узнать, что тебе нравится во мне?

Михал зажмурил глаза. Он понимал, что должен подавить в себе желание сказать ей все. Нет, никогда он не сумеет выразить словами того, что чувствует, какого ровного ритма и какой удивительной красоты исполнено все его существо. Не мог же он сказать Катарине, что думал как раз о ней, что он мечтает о том, как бы припасть губами к этому дивному сосуду и испить сладостно-живительной влаги.