Богуслав Когут - Калина

Безмозглый Рысь не Блеск, а у того в открытых глазах действительно теперь что-то мерцает; тупица Рысь не сумеет вывести людей, это уже только вопрос времени. Облава удалась. «Облава» — гнусное слово. Они придут. Соберут уцелевших. Станут ли спрашивать, кто «президент», а кто «резидент». Нет, не станут спрашивать и будут правы.

Нет, не станут и будут правы.

Бартек Новак оказался у Блеска.

Нельзя спрятаться на дереве, сейчас уже нигде не спрячешься.

— Болван! — кричит Бартек Рысю, а сопляк ординарец благоговейно смотрит на Бартека испуганными глазами. — Болван! Прикрывай пулеметным огнем так, чтобы те подумали, будто у нас пулеметов вдвое больше, надо заставить их залечь в этой пшеничке. Ясно?

— Так точно, — бормочет Рысь и бежит влево, размахивает кулаком над головой пулеметчика. Пулемет смолкает, вот и весь результат, больше ничего не происходит.

Бартек медленно подходит.

— Убирайся, болван!

— Так точно, — бормочет Рысь.

А Бартек пулеметчику:

— Пол-ленты и бегом сто пятьдесят шагов вон туда, потом назад.

Парень понял, второй тоже. Через несколько минут вместо двух пулеметов покойного Блеска стреляли короткими очередями четыре, может, пять, так могло показаться противоположной стороне. Это немного подействовало. Но первого пулеметчика ранило в руку, и сразу замолчало полфронта. Тогда через дорогу по одному стали перебегать «те» и группироваться на небольшом, засеянном люпином поле почти на виду, но в выгодном положении для решающего броска.

Бартек лег за пулемет, минута раздумья, и по полю ударили короткие, не дающие поднять голову очереди. «Те» припали к земле. Еще одна стремительная перебежка, и огонь по полю с нового рубежа. Глаза заливает пот, сердце разбухает в груди. Водки. Нет водки. Есть только мучительная тишина над полем и клокотанье сердца в груди, в висках, есть предвечернее небо, слегка приплюснутое, подпираемое стонущим лесом, неподалеку открытые глаза Блеска, глаза без ненависти — со смертью кончается даже самая яростная ненависть, никакая любовь, никакое чувство и никакое дело не могут пересилить смерть. Нашел о чем думать именно сейчас, здесь. Да, в такой тишине надо о чем-то думать.

— Облава, — Бартек удивляется собственному презрению, — рано сматываетесь, ребятки, слишком рано, скверно вас учили.

— Что вы сказали, комендант? — Это Рысь.

— Я тебе не комендант, дерьмо. Водки!

Рысь послушно отдает фляжку, в водке нет остроты, она безлика, как эта тишина над полем. Бартек опорожняет фляжку до дна, отдает Рысю, вытирает обеими руками лицо, потом направляется к лесу.

Чахлый подлесок путается в ногах, ежевика цепляется за бриджи.

— Комендант, куда? Комендант! Стой! Стрелять буду!

Но Бартек хорошо знал, что Рысь не выстрелит на свой страх и риск, по своей инициативе не выстрелит. И поэтому углубился в чащу леса, запах которого к вечеру становился все более терпким и бодрящим. Шел и все отчетливее припоминал домик с маскаронами.

— Не плачь, мама, не надо плакать надо мной, я не завшивел, не голоден, я ни в чем не нуждаюсь, ни в чем. А эта борода, борода совсем другое дело. — Бартек теребит рыжую щетину, ему Кароля не обмануть, он все-таки растроган, что-то дало трещину в его броне, броне циника. — Это не борода нищего, она в честь одного несчастного чудака, который не поверил в мою смерть…

— Не то, что мы, — сказал Кароль с иронией.

— Не то. А сейчас, мама, не надо оплакивать меня живого, ты уже наплакалась над умершим. Погибшим. А живому ничего не надо.

— Верно, — мать пробует выпрямиться, не знает, куда девать прозрачные жилистые руки, — наплакалась. А ты действительно выглядишь прилично, совсем не такой тощий, как Кароль…

— Мне неплохо жилось. Вдова Блеска хороша во всех отношениях. «Президент» ни в чем ей не отказывал, «факельщики», защитники свободы, не были уж такими бескорыстными, такими идейными, не пренебрегали добычей. У вдовы поднакопилось добра, и мне хватило, видите, не за милостыней пришел.

— Ты это мне говоришь, — произнесла Магда спокойно, почти равнодушно.

— Что?

— Об этой вдове.

— Ошибаешься. Я здесь не различаю адресатов. Твой муж, Магда, твой муж отправит меня сейчас куда следует, там я и буду говорить, точно адресуясь, подробно расписывая кому что.

— Нет, нет. — Мать тщетно сдерживает слезы.

— Но твоему мужу, Магда, я должен кое-что объяснить. Стрелял, конечно, я в жизни много, в последний раз стрелял в своих. Не дал себя убить, мне не хотелось, чтобы меня убили, повесили, не хотелось, и мне оставался только этот единственный выход. Ты понимаешь, единственный выход.