Богуслав Когут - Калина

— Это звучит как угроза.

— Враги всегда грозят друг другу, а мы с тобой — враги.

— Трудно мне понять, над чем ты смеешься, что хочешь усыпить этой иронией. Совесть? Видно, руки-то у тебя достаточно обагрены кровью…

— У каждого из нас чья-либо кровь на руках. Ты стрелял на рынке в Ступольне в этого якобы моего посланника.

— Он промахнулся, я не промахнулся.

— А если бы это был я?

— Было бы то же самое. Только ты стрелял бы метче.

— Поздравляю, Кароль. Я опасался, что ты будешь недоговаривать, деликатничать. Ты мне нравишься, Кароль, я все еще люблю играть в открытую.

— Благодарю за признание. Обычно ты не бывал для меня таким щедрым. А Магда о тебе…

— Не можешь не говорить о ней. Это характерно.

— Она мне говорила так, примерно так: «Лезешь на рожон, хочешь наверстать упущенное, медлил, когда еще шла война, не скажу, что отсиживался, но тогда, когда немцы были в силе, важнее было идти в лес». Нет, вы не щедры.

— Не думал, что тебя заботит признание, карьера. Сделаешь ее, не бойся. Ведь у вас не применяется коллективная, семейная ответственность, ты не будешь за меня отвечать.

— Не о том речь.

— Так о чем же?

— Я не знаю о тебе всего. Модест умел великолепно темнить, выкручиваться.

— Ах, этот ничтожный трус, червяк!

— Я не знаю о тебе всего, что означает отчасти, что не знаю и о себе, да, да, не знаю — чей я брат и что тебе должен на самом деле. А рассчитаться надо, тут ничего не попишешь, тебе это вполне ясно. Ты был у Блеска.

— Он, кажется, стоил сотни Модестов. Пожалуй, действительно к чему-то стремился. Только малость не от мира сего. Был с идеями, но без чувства реальности.

— Меня не касается Блеск. Его идеи мне весьма хорошо знакомы. Мне важен ты. Твоя идея была иного рода, безусловно иного. А ты оказался у него. Стрелял в наших…

— О, я немало в жизни пострелял.

— Не выкручивайся, вынь руку из кармана, не захватишь меня врасплох.

— Я безоружен, Кароль. Можешь меня обыскать.

Скрипнула дверь на другом конце сеней, и Бартек вскочил со стула. Кароль остановил его жестом.

— Не бойся.

Вошла Магда в расстегнутом халате, длинная рубашка подчеркивала округлость ее живота. Сощурившись, она приглядывалась к Бартеку все более испуганно, а руками делала какие-то жесты, словно звала кого-то или отмахивалась от мух.

— О боже, боже, — простонала она, снова повернулась к дверям, словно желая обратиться в бегство, но у порога согнулась, скорчилась, точно срезанная плеть хмеля, Бартек подбежал, схватил ее за плечи.

— Ты не говорил, что она беременна.

— Ты не ответил мне, Бартек.

Картинки, картинки… Последний этап складывается из картинок, вырезанных из всевозможных газет, книжек и атласов, слепленных кое-как воедино рукой ребенка или пьяного.

Город размозжен, как сапер, которого придавило понтоном, выжжен, закопчен. Только громоздкий замок маячат над водой, почти не тронутый пожаром войны. В городе есть порт, но нет моря, море севернее, в пятидесяти километрах. Странно выглядит этот порт, когда маленькие суденышки, собственно лодки, снуют среди могучих остовов затопленных кораблей, останавливаются тут и там, обстукивают, обнюхивают эти громадины. А сверху на все это — дождь, главным образом дождь. Бартек уже знает, что не уедет отсюда в Америку. С билетом или без такового. В Крачеве, в пивнушке у него возникла эта мысль: Кольск или Америка. И несколько дней удавалось верить, что если не Кольск, то Америка. Но теперь уже известно, что Америка — это скорее какая-то плоская, беззубая и устаревшая поговорка.

В Государственном управлении по репатриации сотрудники, вместо того чтобы сидеть за столами, в непрерывном движении, все бегают, словно наперегонки, и не могут догнать друг друга. Убранство внушительное, герб, портреты, кроме того, лозунг о древних землях на Одере и Балтике. Царящая тут беготня не вяжется с чинным убранством, но никто об этом не думает, как и никого особенно не волнует репатриант без документов. Болеслав Новак возвращается из Германии. Как имя? Бо-ле-слав. Тут необходимо немного напористости. Почему нет документов? Едва живой вырвался от вервольфовцев. Может, сам из вервольфа? Эти шрамы вряд ли от выведенной эсэсовской татуировки, хорошо известно, где, на какой части тела эсэсовцам делали татуировку. Как быть с таким репатриантом? Посадить, советует Бартек, то есть Болеслав, посадить до выяснения, если имеется достаточно сторожей, посадить, он сидел четыре года у немцев, пока бомба союзников не тяпнула, может посидеть еще и здесь. Или выписать удостоверение? Как угодно, лишь бы дали есть, репатриант голоден. Куда он направляется? Родных нет, может и здесь остаться. А знает ли он, где паспортный стол? И столовка для репатриантов? Все знает, лишь бы это не тянулось так долго, чинное убранство подавляет Болеслава Новака.