Богуслав Когут - Калина

— Не слишком ли много ты философствуешь?

— Конечно, я еще пофилософствую перед прокурором, перед судом, перед стрелковым взводом, взявшим на изготовку, впрочем, нет, таких скорее вешают, как по-твоему? Конечно, уготовили мне одну смерть, великолепную, образцово-показательную, достойную подражания, можете уготовить мне другую, тоже примерную, для острастки, обе будут фальшивые, я останусь где-то посередине, и ничего тут не удастся исправить, Кароль…

— Минуточку. Это мы уготовили тебе смерть, я и кто еще? Не перепутал ли ты чего-нибудь?

— Не перепутал, Кароль. Разве не вы ставили цветочки под этой мемориальной доской, под этим почетным надгробьем? Когда я пришел сюда в первый раз, там торчали какие-то дурацкие астры, разве это не вам грезилось, что эта улица должна носить ваше имя? Но суть даже не в этом, вы — это нечто большее, нежели ты и твои собственные мечты; кому-то были и чему-то были необходимы этот пример, символ, легенда, — когда легенда необходима, а для этой легенды требуется смерть героя, то легенда создается во что бы то ни стало, герой умерщвляется, как в романе, — не ради истины, а для поучения; я хорошо понимаю, слишком хорошо понимаю необходимость вывесок и легенд, которые могут служить благому делу, прекрасному и правому делу, но, с твоего разрешения, я все-таки попытаюсь среди всего этого найти местечко для своего бренного существования…

— Минутку. Ты хочешь примоститься, но где, в каком месте? Разве дела, назовем это так, не зашли слишком далеко, разве, рассматривая объективно…

— Да, объективно я враг, даже бандит, если кому-то нравятся такие определения. Объективно я оказался по ту сторону, это верно, но это влечет за собой определенные последствия, хотя бы то, что я отнюдь не обязан мыслить объективными категориями…

— Надеюсь, ты понимаешь, что означает твое присутствие здесь.

— Понимаю, только, пожалуйста, не волнуйся, Кароль. Мое присутствие означает ни больше, ни меньше — только то, что я не околел в овраге под Мураем, отнюдь не назло легенде, а самым обыкновенным образом уцелел, следовательно, существую. Означает только это и не более того. Есть еще некоторые нюансы, например такие: секретарю повятового комитета ППР придется либо прятать врага, либо выдавать брата. То и другое будет, пожалуй, достаточно гнусно, может оказаться также дьявольски трудным. Но не мне решать, за меня уже решили, решил сержант, ведающий учетом личного состава, кто-то там еще, не знаю толком кто, мои намерения не были тут существенны. Сам говоришь, что приходили к тебе эмиссары, которых я вовсе не посылал, которых в глаза не видывал, что ж тут толковать о моих намерениях; я попросту существую, существую, и точка, хотя, согласно договору, заключенному без моего участия, меня не должно быть; я существую и хотел бы еще существовать, не наперекор кому-либо, существую, и точка, и если меня не должно быть, если заключенный без моего участия договор должен остаться в силе, то меня необходимо ликвидировать.

— Не провоцируй, Бартек, не провоцируй.

— Ты удивительно традиционен, брат, может, не следует называть тебя так, неужели если кто-то думает иначе, чем ты, то это непременно провокация? А это просто ситуация. Мы зависим от ситуации, в зависимости от нее оказываемся то героями, то провокаторами.

— Ты циничен и нагл. До чего ты дошел…

— Циничен? Возможно. Только в данном положении, нашем положении, это ничего не означает и ничего не объясняет. Я циничен и нагл, когда-то был сентиментален, бывал даже как огонь, помнишь, что говорила мать…

— Мать не трогай…

— Ого, уже заговорило чувство превосходства. Это ничего. Можешь называть меня не только циником. Можешь, например, назвать выродком, предателем. Можешь мне не верить, что это не я подослал эмиссара в сапогах с твердыми голенищами, который так напугал Магду; бедняжка, сочувствую ей; можешь прибегать к разным словам и понятиям. Но я, видишь ли, никого не предал, никому не продавал никакой идеи; не так просто свершается предательство, как мнят судьи и прокуроры; если хорошенько вдумаешься, то не возразишь; умирать не так просто, продавать не так просто…

— Невинное дитя. Сейчас начнешь рассказывать о судьбе, которой обижен. Ты ничего не мог с ней поделать, ничего. Умертвили тебя, отняли право на жизнь, всего лишили, отняли девушку…

— Магду не трогай.

— Заговорило чувство превосходства? Дорогой мой, в данном случае твое превосходство мнимо, и если подумаешь хорошенько, не станешь отрицать. А философией, сочувствием никого не проведешь. В одном, дорогой мой, ошибаешься — вовсе не так уж трудно сделать то, что ты сказал, ну, выдать брата. Вовсе не трудно воздать врагу по справедливости, когда знаешь, что речь идет не об игре в карты, а о том, что ты так громко именуешь д е л о м, не так трудно, когда самому приходилось подставлять себя под пули, когда знаешь, на что способен враг и чего добивается, когда приходилось видеть сожженных заживо…