Оушен Вуонг - Лишь краткий миг земной мы все прекрасны

Деревенские ребятишки сбежались на кладбище и озадаченно глядели, стоя вдалеке. Наверняка я показался им странным: стою перед надгробьями и держу в руках нечеткое изображение головы белого мужчины.

Глядя на лицо Пола на экране, на этого старика с мягким голосом, незнакомца, ставшего мне дедом, семьей, я понял, как мало знаю о нас, о своей стране, о любой стране. Стоя на обочине — нет, не такой, как в памяти Лан, где почти сорок лет назад на нее с тобой на руках наставили М16, — я ждал, пока мой дед, учитель на пенсии, веган, выращивающий марихуану, обожающий географические карты и Камю, простится со своей первой любовью. Потом я закрыл ноутбук.

В Хартфорде, где рос я и где старишься ты, мы приветствуем друг друга вовсе не словами: «Привет» или «Как дела?» Чуть вскинув подбородок, мы спрашиваем: «Чем порадуешь?» Так говорят и в других местах, я слышал, но в Хартфорде это повсеместно. Среди заброшенных домов с выбитыми окнами, на детских площадках, обтянутых колючей проволокой, настолько ржавой и искореженной, что, казалось, она создана самой природой, как виноградная лоза, мы изобретали собственный язык. «Чем порадуешь?» Фраза неудачников и бедняков, она слышна в Восточном Хартфорде или Новой Британии, где целые семьи, «отбросы из трейлеров», собирались на полуразрушенных верандах муниципальных домов или фургонов; лица осунулись от оксикодона, вокруг сигаретный дым под светом карманных фонариков, развешанных на рыболовной леске вместо светильников. И они тоже кричали «Чем порадуешь?», если доводилось пройти мимо.

В моем Хартфорде отцы — это призраки; они то появляются в жизни своих детей, то исчезают, как мой собственный папаша. Здесь царят бабушки, abuelas, abas, nanas, babas и bà ngoạis; вместо короны у них — гордость, уцелевшая или напускная, и упрямые заветы родного языка; у дверей социальных служб они ждут с больными коленями и отекшими ногами, пока им помогут с отоплением и топливом, от них пахнет дешевыми духами и мятными леденцами, а коричневые пальто из секонд-хенда припорошил снежок. Они толпятся вдоль квартала, изо ртов на морозе идет пар, пока их сыновья и дочери работают, или сидят, или умерли от передозировки, или просто пропали, сели на автобус и уехали на другой конец страны, мечтая бросить вредные привычки, начать с чистого листа, а потом превратились в семейную легенду.

Мой Хартфорд стал крупным городом благодаря страховым компаниям, но когда появился интернет, все они исчезли, и лучших из нас забрали Бостон и Нью-Йорк. Здесь у каждого есть троюродный брат из банды «Латиноамериканские короли». Здесь до сих пор продают свитера болельщиков хоккейного клуба «Хартфорд Уэйлерс», хотя клуб переехал и сменил название на «Каролина Харрикейнз» еще двадцать лет назад. Это город Марка Твена, Уоллеса Стивенса и Гарриет Бичер-Стоу, однако даже их богатое воображение не в силах удержать тела, подобные нашим, ни во плоти, ни на бумаге. В Хартфорде расположен главный в Коннектикуте концертный зал — Центр исполнительских видов искусства Хораса Бушнелла и старейший в США художественный музей «Уодсворт Атенеум» (в котором прошла первая в Америке ретроспектива Пикассо). Однако посещают эти места только жители пригородов; они отдают ключи парковщикам и спешат в теплые выставочные залы, а после возвращаются в свои сонные городки, озаренные огнями магазинов «Декор для дома» и супермаркетов с органическими продуктами. Это Хартфорд, в котором осталась моя семья, пока другие вьетнамские иммигранты бежали в Калифорнию или Хьюстон. Хартфорд, в котором худо-бедно переживали одну за другой суровые зимы, и каждую ночь нористер [56] От англ. nor’easter — циклон в западной части Северной Атлантики. Прим. пер. проглатывал наши машины. Стрельба в два часа ночи, стрельба в два часа дня, чья-то подруга или жена за кассой в супермаркете с фингалом под глазом или разбитой губой смотрит на тебя, вскинув подбородок, и как бы говорит: «Не твое дело».

Потому что понятно: когда тебя бьют, это данность, нечто само собой разумеющееся. Ты спрашиваешь: «Чем порадуешь?» — и сразу переходишь к приятному. Отталкиваешь неизбежное, чтобы дотянуться до исключительного. Интересуешься, что у человека хорошего, даже не прекрасного или чудесного, а просто хорошего. Потому что хорошо — это более чем достаточно; это луч света, который мы искали, добывали друг у друга и друг для друга.

Хорошо, когда нашел доллар, застрявший в решетке ливневой канализации, когда у мамы хватило денег, чтобы на твой день рождения взять фильм напрокат, а еще заказать пиццу за пять долларов в пиццерии Easy Frank’s и воткнуть восемь свечей в расплавленный сыр и пеперони. Хорошо, когда после перестрелки твой брат вернулся домой или все время сидел рядом и уминал макароны с сыром.