Моасир Скляр - Кентавр в саду

Лола. Я ходил мимо ее палаты. Окно было замуровано: несомненно, предосторожность врача против нежелательных вторжений. Но я угадывал, что она делает там, внутри. Сначала ходила по клетке, как я по саду, теперь стоит неподвижно, как я, смотрит, как и я, в одну точку и думает обо мне, как я о ней.

Я не мог дождаться рассвета, так мне не терпелось снова увидеть ее.

Утром молчаливый санитар принес мне поднос с жареным барашком. Я поспешил с ним к Лоле.

Волнение и страх терзали меня, когда я входил в ее комнату. Как-то мы встретимся? Станет ли она со мной разговаривать? Примет ли пищу из моих рук?

Лола лежала на животе в своей клетке и читала книгу. Когда я вошел, она переворачивала страницу и, поскольку тяжелые и толстые лапы не годились для таких тонких манипуляций, делала это языком. Трогательная сцена. Я расчувствовался.

– Bonjour [13], Лола.

Она взглянула на меня равнодушно и не ответила на приветствие. Я принес тебе завтрак, Лола, сказал я. И добавил: это жареный барашек.

Она живо обернулась, сверкнув глазами. Но тут же попыталась притвориться равнодушной.

– Хорошо. Поставь, пожалуйста, сюда, в клетку.

Через прутья клетки я протянул ей поднос. Она оттолкнула книгу в сторону и принялась за еду. Мое присутствие явно смущало ее, но я был не в состоянии уйти. Женщина-львица заворожила меня.

Передними лапами она быстро разодрала барашка. Однако на то, как она ела, наклоняясь и хватая куски ртом, смотреть было тяжело.

– Помочь? – спросил я.

– Не надо, – ответила она сухо, и я тут же понял, что зря вмешался, что это было глупо. Мне оставалось только молча смотреть на нее.

Вблизи она вызывала еще большее восхищение. Что-то невольно приковывало мой взгляд к ее красивому, энергичному лицу. Может быть, идеально очерченный рот с удивительно ровными и мелкими зубами? Или глаза?

Внезапно я понял: укротительницу – вот кого напоминала мне Лола. Она была, конечно, намного моложе и не такая белокожая, как та, тем не менее сходство бросалось в глаза. Укротительница. Где-то она сейчас? А девушка из особняка?

Можешь забрать поднос, сказала Лола; она уже позавтракала. Я подошел, сунул руку в клетку и – величайший риск! – быстрым, но робким движением провел по ее волосам. Да, это было рискованно: она могла одним ударом разодрать мне руку в клочья. Однако ничего подобного не сделала. Просто замерла, уставившись в одну точку. А потом уткнулась лицом в передние лапы. Я взял поднос и вышел.

Мне довольно скоро удалось завоевать ее доверие.

Мы подолгу разговаривали. Она вовсе не была такой немногословной, как говорил доктор, со мной она любила поговорить. Так мне стала известна история ее жизни. Родилась она, в отличие от меня, не у женщины, а у львицы. Поначалу сородичи отвергали ее, относились к ней как к парии, как к одной из тех, кому бросают объедки, но к четырем годам, после того, как она задрала своего первого негра, признали своей. С тех пор Лола кочевала вместе со стаей по горам северной Африки. Нелегкая жизнь: то погоня за газелями, то ночные нападения на стада, и вечный страх перед охотниками, которые все более изощренными способами уничтожали ее товарищей. И назойливость молодых львов, которым она нужна была как самка.

– Но если честно, – говорила она с гримасой отвращения, – я ими брезговала: эти их вонючие гривы, этот идиотский взгляд. Я не позволяла им покрыть себя, несмотря на желание, от которого часто носилась по полям в поисках какого-нибудь озера, чтобы окунуть в воду горящее лицо.

И наконец – плен и заключение в клинике:

– Доктор мне очень нравится. Он прекрасно обходится со мной, я уважаю его, как отца. Иногда он, правда, нарочно злит меня, называет животным и так далее. Но я не жалуюсь. У меня тоже бывают приступы ярости, а он, хотя это и опасно – ведь в душе я зверь, – держит меня тут, заботится обо мне, часто отказывая себе в самом необходимом.

Долгие беседы. Я снаружи клетки, она внутри, в своей любимой позе: лежа на животе, передние лапы скрещены, голова слегка склонена, длинные волосы падают на груди, прекрасные груди, трепещущие, когда она смеется. До чего хороша!

Однажды я ее поцеловал. Что-то трогательное было в этом первом поцелуе между прутьями клетки: я, обхватив ее голову ладонями, искал губами ее губы, она слабо протестовала, но потом ответила на мой поцелуй со всей страстью.

– Зачем ты это делаешь, Гедали, – бормотала она почти жалобно. Я молчал, потому что сам не знал ответа. В том ли дело, что у нее удивительно красивое лицо? (И тело львицы?) Или в том, что уже давно я не был с женщиной? А может, я целовал ее из сострадания? Или из-за какой-то извращенной тяги к ней? Не знаю. Однако она влюбилась в меня, несчастное создание. Влюбилась сразу и горячо.