Моасир Скляр - Кентавр в саду

Тем не менее, родители были правы. Правительство сменилось, к руководству фондом пришел некто по имени Онориу, таинственный и зловещий персонаж. Он был абсолютно невозмутим – лицо словно высечено из камня, – и на камне этом ни единой зазубрины, если не считать шрамов от юношеских прыщей. Одевался он всегда в серое, носил черный галстук и несколько архаичные темные очки в металлической оправе. Невозможно было проследить направление его взгляда. И вообще, о нем мало было известно: знали только, что инженер и холостяк. А еще говорили, что он – член какой-то антикоммунистической организации. В своей краткой и сухой тронной речи шеф заявил, что впредь сотрудники фонда должны соблюдать строжайшую дисциплину, а те, кто вздумает протестовать, будут со всей строгостью наказаны. Однако пусть его подчиненные не тревожатся: он – как отец, суров, но не жесток. Кто чист, тому нечего бояться.

– Вопрос был только в том, кто чист, а кто не чист. Никто не чувствовал себя абсолютно незапятнанным. Даже самые белоснежные – и те, возможно, имели в прошлом хоть крошечное пятнышко – неосторожную фразу, некстати сжатый кулак. Я, например, как-то раз написал статью для стенгазеты. Как это следовало расценивать? Как пятнышко? Или у меня был замаран весь подол? Я не знал.

Первое, что распорядился сделать новый начальник – это разрушить все внутренние перегородки, отделяющие один кабинет от другого, и таким образом превратить весь занимаемый фондом этаж здания в центре города в один огромный зал, а столы сотрудников расставить в нем рядами, как парты школьников. Для себя шеф велел соорудить специальный застекленный кабинет рядом со входной дверью. Оттуда легко было следить за всеми служащими.

Вслед за тем он издал несколько приказов, в которых детально расписал, что разрешено делать, а что запрещено.

– И при том, что тогда еще мы, считай, жили при демократии, у власти был Жаниу [10], до институциональных актов мы тогда еще не дожили.

Паулу практически сидел без работы. Строительство домов для малоимущих было заморожено; время от времени ему направляли на отзыв то или иное дело из давно валявшихся под сукном. В таких случаях он приходил в состояние крайнего волнения, писал по нескольку черновиков, тщательно подбирая слова, судорожно листая энциклопедию или обращаясь за советом к коллегам, которые, впрочем, едва ли могли ему помочь.

Присутствие шефа было постоянным, хотя и не всегда видимым. Иногда он задергивал занавески в своем стеклянном кабинете, а иногда за дымом сигарет, которые он курил одну за другой, фигура его становилась расплывчатой. В такие минуты, особенно когда шеф сидел неподвижно, можно было подумать, что его нет или он далеко. Но вдруг – едва уловимое движение головы, и металлическая оправа очков слегка поблескивала в свете ламп. Нет, он был на месте. Он наблюдал за всеми и все записывал в книжку в темно-зеленом переплете.

Тогда же Паулу сделал странное открытие: его стол вибрировал. Сначала он подумал, что виной тому оживленное движение на улице; потом понял, что сам трясет свой стол.

– Собственной ногой, старик. Качал ногой на нервной почве. Я был буквально клубок нервов.

Он решил, что пора уходить подобру-поздорову. Работу в то время найти было трудно, ребенок требовал больших расходов, но оставаться там не было никаких сил.

– Я смотрел в окно, а там дети носились по площади. Я завидовал им. Их свободе и беспечности.

Однажды рассыльный вручил ему меморандум директора. Следовало явиться в кабинет дирекции в тот же день к трем пополудни. Паулу перепугался, сразу же вообразив самое худшее: обнаружилось что-то, какое-то пятно на его прошлом, что-то, о чем он забыл или даже и вовсе не знал.

Обед не полез в горло. Он сидел на площади Республики, выдумывая оправдания на случай, если потребуется объясняться. В конце концов решил все отрицать. Втянули, мол. Насильно втянули.

В три ровно он постучал в застекленную дверь. Директор велел войти, задернул занавески. Садитесь, сказал он на удивление любезным тоном и протянул Паулу листок с машинописным текстом. Я знаю, вы человек образованный. Хотелось бы узнать ваше мнение.

Это был сонет. Чрезвычайно слабый сонет, в убогих рифмах повествующий о страданиях раненой птички.

Один мой друг сочинил, сказал директор, пристально глядя в глаза Паулу. Близкий друг… У него много таких. Говорит, книга наберется. Я думаю издать ее за счет фонда. Но хотел бы получить ваше заключение. В письменном виде, разумеется. Это не срочно. Даю вам десять рабочих дней.