Юрий Асланьян - Последний побег

Но было поздно — отдел лежал на столах в припадке хохота, переходящего в гогот. А Панченко вообще прослезился — начальник бюро новой техники относился к подчиненной с ущербностью полководца. Дорожил и не жалел никогда, как Жуков, Георгий Константинович.

— Зато я хорошо спала, — улыбнулась полногубая и черноволосая Катерина. — Последнюю телеграмму от мужа получила — и на правый бок!

— Спиной к нему? — искренне поинтересовался Панченко.

— Какая разница — это его не остановит. Не это его останавливает, скажем так…

— Слушай, Катерина, а сколько тебе телеграмм надо, чтоб хорошо заснуть? А, Катериночка?

— С дюжину, пожалуй, надо будет, Степан Матвеевич, не меньше, а больше — так лучше.

— О-о-о! — не выдержал шестидесятилетний лев. — Игорь, а ты бы рискнул? А, Игорек? Есть у тебя такое здоровье — страсть такая?

— Года два назад, может быть, и рискнул, Степан Матвеевич. Или даже три…

— А сейчас — истаскался, что ли?

— Да… Возраст, Степан Матвеевич, гнетет, да и времени нету…

— Мерзавец, — покачал головой Панченко, повернувшись к Катерине, — каков мерзавец! Не мужик, а рекламация…

— Игорько-о! — прошептала та, сидевшая прямо напротив Пшеничникова. — Игорько-о-о…

Катерина встала и медленно пошла к нему. Она выставила руки вперед, тихо поднося ладони к замершей голове Пшеничникова, притронулась к мочкам ушей и начала нежно ласкать их пальчиками.

— Игорько-о! Какие у тебя ушки, Игорько, милый, какие ушки — я сейчас кончу…

И она со стоном, как на подушке, закинула голову — в аквариуме отдела стояли алмазные слезы оргазма. Народ хохотал до слез.

— А вы, Степан Матвеевич, вы бы попробовали? Рискнули — а? — повернулась Екатерина к начальнику бюро. — Договорились бы — по сдельно-премиальной…

— Как ты сказала — постельно? Постельно можно, да боюсь критики снизу, если постельно…

— А стоя, Степан Матвеевич, вы же металлург, столько трудных ночей у горячих доменных печей простояли, у доменных — признайтесь, в третью смену, как жене своей говорили, статистические справочники СССР показывали по праздникам — с миллионами тонн! Где она — первая в стране и мире установка непрерывной разливки стали? Где УН PC? Я тоже хочу испытать напор орудийного огня!

— О-о-о! — простонал Владислав Николаевич, известный артиллерист. — И я всегда утверждал на семинарах, что самое главное в научной организации труда — это личный контакт. Когда есть контакт, тогда все производственные вопросы решаются быстро.

— Быстро — это за сколько? — спросила Екатерина.

— Не надейся — у него очень быстро, — ответил за коллегу Панченко, — иногда и расстегнуть не успеет, рассказывали в ОТК, помню.

— Кто знает, почему фотографии на горе убрали? — спросил Пшеничников — и встал из-за стола.

— А ты не знаешь? — приподнял густые брови Панченко. — Ночью кто-то порезал портреты, по диагоналям исполосовал.

— Участь Пшеничникова будет обсуждаться через час после обеда! — раскрыла свой беззубый рупор старая секретарша.

«Точнее, после мертвого часа», — заметил Игорь Николаевич — про себя, конечно. Во всех смыслах — про себя… Он сидел с кружкой чая за пишущей машинкой и составлял отчет по последнему исследованию.

Вслед за первым ветераном труда из кабинета вышел еще один раздолбай, сам Исаак Абрамович Родкин, исполняющий обязанности начальника отдела.

Тут Пшеничников первым наложил лапу на телефон — и удвоил досаду коллег, отойдя с аппаратом к окну. И заговорил-то так тихо, будто договаривался…

— Зайди ко мне — с текстом программы, — сказал ему и.о. — не скрывая легкого наркотического кайфа от императивного наклонения русского языка.

«Больной человек, — подумал Игорь, кивая головой, — психика изувечена сталинизмом».

Сострадание Игорю не было чуждо. У-родкин, какой его называл про себя, бывший заместитель главного инженера по технике безопасности, отличался не только настырным запахом диабета, но также изысканными духовными потребностями: если, например, в 3 часа дня он собирался уволить подчиненного по 33-й статье Трудового кодекса, что называется «влепить два горбатых», то в 12 часов, перед обедом, непременно хотел выслушать «верблюда», чтобы узнать о его производственных планах. И без подобных штучек он не мог жить — как без регулярных доз инсулина.

Они поставлены здесь до 53-го года. А перегородка, у которой верхняя половина была застекленной, — после 64-го. Так размышлял Игорь, разглядывая два тяжелых двух-тумбовых стола, покрытых зеленым сукном бильярдного колорита. Он встал со стула и посмотрел за стекло: Исаак Абрамович задерживался. Игорь сел — но уже на другой стул, быстро открыл верхний ящик стола, достал из него пачку скрепленных листков, вырвал верхний и положил бланки обратно… Когда еще до обеда представится такая возможность?