Юрий Асланьян - Последний побег

Он прошелся «болотниками» по кафельному полу и отправился на экскурсию в музей. Перед крупным запоем Валерий Николаевич всегда посещал места государственного значения: художественные галереи, железнодорожные вокзалы и общественные туалеты. В местном музее он нашел топор, деревянный велосипед и поучительную экспозицию о знаменитых аборигенах — архитекторе с мировым именем, ученом-лесоводе и советском генерале. Придирчиво все рассмотрев и оценив по курсу Эрмитажа, направился вверх по поселковой улице.

В тот вечер, честное слово, Валерка уже собирался уходить с той паперти разграбленной церкви, когда увидел девушку, стучавшую высокими каблуками по дощатому тротуару. Зонтик и вязаная, не по погоде надетая кофта — м-да… Слишком много золота — отметил он, разглядывая руки подошедшей к нему буфетчицы. «Отчего, отчего, отчего мне так смешно, когда ты идешь по переулку», — вспомнилась Валерке популярная песня — почему-то в несколько искаженном виде.

— Что стоишь, как ювелирный магазин? — улыбнулась девушка. — И вообще, почему ты так подписался — Князь Куропаткин?

— А как тебя звать?

— Как Антуанетту, — скромно ответила красавица.

— О! — оценил Князь Куропаткин уровень образования.

— Мягкие у тебя волосы, Маша, — погладил он ее рукой по голове, — и густые, представляю, как они смотрятся на белой подушке… Давай споем с тобой песню «Еще раз про любовь», а потом еще раз про… еще раз… еще… еще… и еще!

— Что-что? — рассмеялась она. — Запомни — от моей бабушки мужчины уходили только в могилу! Пойдем в сквер — там у меня подружки сидят.

Машина компания была по ней — продавщицы и товароведы. Тут Валерка немного загрустил: одно дело — Джульетта, Шекспир, театр «Глобус», другое — трахать какую-то Машку-буфетчицу в пыльных кустах акации поселкового сквера.

— Костя, — представился единственный парень.

Валера рассмотрел его: узкий таз, косая сажень в плечах, металлические зубы — чувствовалась хватка, дарованная лесоповалом. Только глаза как-то странно поблескивали — искусственно.

— У тебя контактные линзы? — спросил Куропаткин.

— Да, знаешь, — начал тот тихо, — как-то на зоне открываю дверь из барака, смотрю — летит — удар! Только очки по полу прошуршали… Ну, а зубы я сам выплюнул… Других очков не было — тихо передвигаться стал… Меня прозвали Костя-луноход… Освободился — линзы поставил… Сколько дверей еще придется открыть… Такая страна…

— Да, я тоже, знаешь, с людьми стараюсь как можно реже встречаться, чтоб до вечера никто не успел нож воткнуть. Ты откуда сам — из Сибири?

— Мы с женой приехали из Владивостока. Сейчас я работаю там грузчиком на рыбокомбинате. Здесь родина жены.

Костя показал стальную улыбку. На скамейке уже расстелили газету. Появились бутылки с сухим и светлым вином, горячий каравай белого хлеба и крупные, как заходящее солнце, ягоды клубники.

Люди бессильны перед утробой, по-взрослому размышлял Куропаткин, голоса становится громче, а жесты — шире и резче: травка растет — бабы хотят.

Он, конечно, замечал осторожное любопытство развеселившихся девушек. Или грустивших так, может быть.

— Ой, Машенька, как давно я тебя не видела! — обнималась с подругой полная веснушчатая жена сибиряка.

Когда очередь дошла до Куропаткина, он мягко отклонил бумажный стаканчик — к черту ликероводочные авантюры… Все хором запротестовали.

— Я слово дал.

— Кому?

— Себе.

— Уважаю, — кивнул головой сибиряк, — не приставайте…

Потом девушки рассматривали свадебные фотографии, обсуждали покрой платья и костюма, а сам недавний жених скалил металлические зубы и разливал без остановки.

— А как твой Вася? — спросила Маша.

— На прошлой неделе он приходил ко мне — лампочку вставить, — ответила худенькая, похожая на ромашку девушка, — а мне отец и говорит, мол, вот умру я здесь, в больнице, — останешься ты одна, хоть бы родила, что ли… Да не от кого, говорю, папа. А он — да от этого, от монтера. Он не курит? Не пьет? Ну и пусть, что старый! Да не приходит он! А ты позвони! Причины нет… А ты лампочку разбей! Так темно же будет, говорю. Вот и хорошо… Так ребенок будет! Вот и хорошо… Представляете?

Когда Маша стала отказываться от очередного стаканчика, Куропаткин шутя попытался поддержать всеобщее возмущение.

— А ты бы помолчал, — тихо сказала она, — сам-то вообще не пьешь, бережешь себя…

Куропаткин внял совету — он действительно не очень любил женщин и вино. Но, бывало, последним спаивал первых — имея сразу то и другое. Он не любил вино. Он водку любил.