Юрий Асланьян - Последний побег

И сам сел напротив Гараева, уставился на свежий синяк под глазом старослужащего воина.

— Что, Ищенко поставил? — спросил он без всякой усмешки.

— Он, — ответил Григорий публично, поскольку всем было ясно, что прапорщик все рассказал замполиту.

— Фигня все это, Гараев, — по-прежнему без улыбки громко произнес замполит, — Ищенко в подметки тебе не годится.

Он встал и пошел в сторону казармы. Наступила долгая пауза. Солдаты весело смотрели на Григория.

— Да-а, — наконец протянул Юра Вострокнутов, — эти слова — серьезней, чем знак «Отличник внутренних войск» 1-й степени, который выдается только министром внутренних дел…

«Что это случилось с Ищенко? — размышлял Гараев. — Мы ведь чуть ли не друзья с ним были…» Ответ не просматривался.

В помещении было темно. Напротив Гараева сидел зоновский конюх Слава Дмитриченко и курил.

— Неважно, в какой стране ты живешь, — говорил он хрипловатым голосом, — не имеет значения, в какое время существуешь, и обстоятельства — они тоже не могут быть оправданием. Потому что самое главное в мире — это то, кем ты являешься сам: Леонардо да Винчи в средневековой Италии или Григорием Гараевым в сибирском Красла-ге, двадцатилетним парнем, который в одиночку решил противопоставить себя самой громадной из существовавших когда-либо в мире империй. Решил ведь, да? Я все знаю, даже то, что ты бежал из 13-й роты. Разведка поставлена.

Ты не думай, что я простой вор из Третьего Рима… Послевоенные годы, голод, беспризорное детство, рынки, воровство — тоже жить хотелось. А понял я все поздно, тогда и решил завязать…

— А когда это было? — спросил Гараев.

— После второй отсидки… Я свалил от «хозяина» и узнал, что во Владимире местная шпана убила одного парня, друга моего детства. У меня никого не было — ни папы, ни мамы, никого, кроме него… И я решил отомстить, завязать и отомстить. Но пришли мои ребята и воткнули нож в стол. Сказали, чтоб я возвращался к ним. На следующий день я зашел в магазин, взял тюк синего шелка под мышку — и покинул помещение. И не успел отойти ста метров, как меня взяли, волки позорные… Свой срок я рассчитал точно — в соответствии с УК РСФСР. Получил три года строгого режима. Сейчас, как видишь, я уже на бесконвойке, надеюсь, что осенью, может быть, в сухом, в золотом сентябре освобожусь досрочно и покину этот полюс холода! Последнюю «Литературку» читал? На, бери… Я эту газету уже двенадцать лет выписываю…

Слава достал из пачки новую «беломорину» и прикурил от спички — старая папироса потухла.

Весна выносила на своих мутных потоках пламя лесных костров, дым пожегочныхям. Противостояние стало откровенным, повар должен был сгореть, потому что командиры мстят своим до последнего.

Гараев принял смену у Елены Александровны в восемь часов утра. Бульон с мясом для первого обеденного блюда был уже готов. Наряд резал в углу начищенную с вечера картошку, хранившуюся в баке с холодной водой. Он вспомнил, как взвод в Бирюсинске чистил восемьсот килограммов картошки осколками стекол до пяти часов утра. Ножей не было. Веки слипались. На сон оставался один час.

Григорий нарезал мясо и начал молоть его в заднем помещении, предназначенном для продуктов. Через час, закончив эту работу, сходил в холодный продуктовый склад, где на весах отмерил нужное количество крупы для рисовой каши, взял пачку чая, лаврового листа и десять буханок хлеба. Подбросил в печь дров и поставил вариться кашу на второе. Потом начистил лучку, закинул его в фарш вместе с размоченным хлебом и пятью перемолотыми картофелинами. Раскидал по металлическому столу муку, принялся лепить и жарить котлеты, не очень большие, в количестве ста десяти штук, с небольшим запасом для блатных — старшины и других офицеров, которые могли попросить перекусить. Бросил в суп перловой крупы, добавил картошки, поджарил на масле муку, смешанную с томатной пастой, добавил нарезанного лука, довел его до золотистого цвета, вылил поджарку в первое, отодвинул бачок на край печи. Помешал кашу, добавил немного кипяченой воды, чтобы не получилась сильно густой. Обед прошел сносно, но хлеба, как всегда, не хватило — нарезал почти прозрачные куски.

— Опять куски тонкие? — заорал заместитель командира взвода Иван Рачев.

Понятно, здоровому сержанту хотелось есть, наверное, ему хотелось есть день и ночь, но как объяснить ему, что повар-узбек разворовал хлеб на три месяца вперед? Он же, наверное, кормил тебя, Иванушку-дурачка, и прапорщика Цыпочкина, и командира роты — всех этих тупых и толстомордых спортсменов, жравших по ночам водку и мясо, когда зэки распиливали лес на эстакаде в пятидесятиградусный мороз, а солдаты замерзали в своих деревянных камерах на вышках.