Юрий Асланьян - Последний побег

— Почему не идем? Давайте вставать — машина ждет! Расселись.

Но никто не ответил ему. Кто-то поднял голову, кто-то нет. И вдруг он понял, что лица осужденных были не просто усталыми — они были злыми, и не только, видимо, от усталости. А что надо этому солдату с маленькой рацией на боку?

— Тебе бы здесь посидеть, по пояс в снегу, — тихо сказал из угла низкий голос. Но Гараева обрадовал он — мирный, будто гражданский. Он сразу было хотел ответить ему, но не успел.

— Шел бы ты отсюда, старшой! — прохрипело другое горло.

— Дергай, щенок! — поддержали его.

— Мент вонючий!

И вдруг темнота зашевелилась, как зверь в норе, — все разом начали кричать. Ошеломленный Гараев не слышал слов, а лишь видел, что все вскинули головы, смотрят на него и не закрывают рты, полные злобы. Он стоял у дверей и молчал, засунув руки в худые карманы полушубка, словно в щель между страхом и достоинством. И стихло так же резко, как и началось. Потому что сидевший у печки осужденный приподнял ладонь. «Хватит», — сказал он. И Гараев узнал в этом будто углем нарисованном зэке учителя. Он сидел в расстегнутом ватнике, чуть наклонившись вперед бритой головой. Григорий выдержал секунды три и вышел — плечом вперед.

Он медленно поднимался вверх по рыхлому, влекущему вниз снегу дороги. Темно, очень темно было вокруг. И холодно. Показалось, если в казарме его хотели бы убить, то в камере убили бы точно. Он шел один, почти с закрытыми горячими глазами, совсем забыв про время и рацию. Поэтому Уланов чуть не сбил его с ног, когда он подошел к нему, стоящему у борта машины, резкому и натянутому, каке похмелья. Нет, с похмелья он будет завтра — понял Григорий, разглядев рядом с ним свиную кожу белоглазовского лица с поплавками нетрезвых глаз. Понятно, зачем они отправили его на круг…

— Они сейчас придут, — ответил он начальнику.

А после ужина, символического ритуала, началась культурная программа — в большом и холодном сарае из бруса, который офицеры храбро называли солдатским клубом. Фильмы демонстрировались с частотой кинофестивалей, то есть примерно раз в год. Только сидеть можно было в бушлатах. Гараев в тот день, каки другие, впервые смотрел «Белорусский вокзал» — цветную ленту о фронтовиках. И все воины с тоскливым интересом разглядывали кадры из гражданской жизни благородного поколения отцов. Особенно роте понравилось то место, где добрый пожилой сердечник вспоминает армию — дескать, как хорошо там было: скажут — налево, прикажут — направо, и думать ни о чем не надо, и вот бы обратно — в армию! В этом месте зал расхохотался.

А после кино, когда включили свет, у входа из клуба не разошлись двое: сержант Чернышов с улыбкой бросил что-то в ответ на реплику Сомова. И тот без паузы и заминки нанес ему мощный удар по груди — правой рукой. Сержант покачнулся, но перешел с пяток на носки и схватил собачника обеими руками за горло.

Солдаты остановились, расступившись кругом, и молча наблюдали за схваткой: это слово — «падла!», которое успел прохрипеть собачник, подействовало на Чернышова самым мрачным образом — он медленно сдавливал широкое горло ефрейтора… Ноги собачника начали подкашиваться, а голова побагровела, как налитый кровью пузырь. Ефрейтор уже почти не дергался и многим стало страшно за исход драки.

Но никто не сходил с места. И вдруг Гараев увидел, как из толпы выскочил Уланов и, прыгнув, схватил чернышов-ские руки сзади, пытаясь отжать их на себя. «Уйди-и!», — заорал Чернышов, — и отпустил горло собачника, который покачнулся и начал сползать на пол, как мешок — он был, видимо, в шоке. Чернышов оттолкнул Уланова и пошел к дверям.

Накануне вечером взвод был переведен из общей спальни в класс по огневой подготовке. «Молодежь» быстро и согласно перенесла туда двухярусные кровати, потому что в тесном помещении, обогреваемом двумя голландскими печами, холод не казался таким бесконечным — можно было надышать. А печи такие стояли по всей казарме, но согревали они только в одном случае и одно место — если его очень сильно прижать. Именно этим и занимались воины в свободные минуты, кольцами облепив круглые колонны, подсовывая под ягодицы замерзшие ладони рук.

После вечерней поверки взвод бегом направился в свой отдельный угол, в свое теплое логово. «Молодые» постовые сто лет мечтали об этой ночи — чтоб с десяти до шести, чтоб не на вышке, похожей на белый полюс, а в постели. Григорий быстро залез на свое место — и уже через десять минут он спал с мокрыми от воспоминаний глазами. Но проспал он недолго.