Илья Штемлер - Коммерсанты

— Из него же слова не вытянешь, — разозлился отец. — Чем ты занимаешься целыми днями? Уходишь утром, а то и приходишь утром. Какие-то звонки, клички. Черный. Дятел. Лиса. Баксы. С кем ты разговариваешь по телефону? Это люди или звери?

Рафинад криво улыбался.

— Баксы, так называют доллары. Любой ребенок знает, — презрительно пояснила мать.

— А я вот не знаю! — вскипел отец. — В какую тюрьму носить тебе передачу?!

— Ну, знаешь, Наум! — Мать подняла свою маленькую голову. — Ты еще накличешь! Тюрьма!.. А что сам делаешь? То смотришь в телевизор, то смотришь в чужие слюнявые рты. Когда тебе было воспитывать сына?!

— Если бы я не смотрел в чужие рты, тебе нечего было бы есть с твоей вокальной пенсией, — язвительно произнес отец.

— Нечего меня упрекать. — В тоне матери слышались слезы. — Целыми днями кручусь, бегаю по пустым магазинам…

— И приносишь колбасу за два двадцать, — продолжал отец. — Колбасу, которую я уже видеть не могу.

— Скажи спасибо и за это, — прервала мать. — Люди вообще не могут отоварить талоны, бегают по городу как сумасшедшие…

Рафинад подался спиной в коридор и прикрыл дверь. «Когда-нибудь я подожгу эту квартиру», — подумал он, мечтая скорей оказаться на своей тахте и зарыть голову в подушки.

— Тебе звонил какой-то Чингиз-хан! — донесся вслед голос матери. — Записка на столе…

Голубь сердито кряхтел и мурлыкал, точно старый кот, и стучал когтями о жесть подоконника. Мать привадила голубей, подкидывая им корки и крупу. Голуби привыкли и загодя слетались поутру, требуя прокорм.

Это нахальное бормотание и разбудило Рафинада. Он встал и приблизил лицо к стеклу окна, удостовериться, что сегодня, как и всю последнюю неделю, его ждет теплый, сухой денек.

Голубь, точно паралитик, подернул белой головой и замер, скруглив коричневый глаз, в надежде увидеть свою кормилицу, но узрел заспанную физиономию Рафинада, личности малоприятной для их голубиного рода. Рафинад не раз пытался поймать голубя в момент трапезы. Однажды ему удалось-таки сцапать молоденькую голубицу. Он поднес ее дрожащий от страха клювик к губам, потискал сухие сизые бока с прижатыми крыльями, что-то прошептал и швырнул голубицу вверх, в ясное небо. Голубица от страха ударилась о шишку изолятора и упала на перекладину столба. У Рафинада перехватило дыхание. Он бросился в глубину квартиры за шваброй, в надежде дотянуться до голубицы, а вернувшись, увидел, что птицы на перекладине нет.

— Улетела голубка, — старался уверить себя Рафинад, боясь опустить взор на землю, к основанию столба.

С тех пор он частенько и сам подкидывал на подоконник какую-нибудь еду, то кусочек сыра, то сухарь. Но птицы ему не верили и при каждом появлении Рафинада в окне срывались с подоконника. Вот и этот белоголовый ранний попрошайка подобрался к самому краю подоконника и замер, зорко поглядывая на Рафинада, чтобы в случае чего дать деру…

Да, погодка, кажется, и сегодня не должна подкачать. В прозрачном воздухе рисовались далекие строения, даже ферма Володарского моста, на котором велись бесконечные ремонтные работы. На столе белела записка, что оставила вчера мать: «Звонил какой-то Чингиз. Просил с утра зайти к нему в общежитие. Свари сосиски. Где ты шляешься целыми днями, хотела бы я знать!»

Из глубины квартиры доносился храп отца и носовой посвист матери. По утрам сон у родителей был крепким, но безоглядно полагаться на это нельзя, надо как можно быстрей выбраться из дома, дел на сегодня предостаточно…

Казалось, после того как Рафинада уволили с завода, судьба распорядилась, чтобы он поспал вволю. Оказалось, наоборот. Возникли такие дела, что и дня не хватало. Три года он протрубил на своем кожевенном заводе. Пока не пришел однажды в кабинет директора и не сказал ему: «Все, Михаил Савельевич, пришло мое время. Хочу быть вашим заместителем по вопросам разработки и внедрения новых перспективных направлений. У меня есть идеи. И если я не начну внедрять их в жизнь, я задохнусь на этом вонючем кожевенном заводе». Директор спросил: «А что буду делать я? Именно я и занимаюсь разработкой и внедрением новых перспективных направлений». Рафинад ответил: «Вы это делаете плохо, Михаил Савельевич, люди работают в цехах, не снимая респираторов, я хочу, чтобы пахло цветами. А для вас тоже дело найдется». Директор покраснел, потом порозовел, потом стал бледнеть: «Вот как? Идите к своим холодильным установкам, Рафаил Наумович, с ними хотя бы управьтесь. А то кожа после ваших температур наполовину уходит в брак». Рафинад вытащил из кармана заранее приготовленное заявление об увольнении. Директор подписал заявление заранее подготовленным для этого фломастером. Начальник по кадрам принял заявление и выдал Рафинаду заранее оформленную трудовую книжку. Даже дата увольнения была заранее проставлена числом, когда Рафинад составлял свое заявление в рабочей столовой, отодвинув в сторону стакан недопитого киселя, похожего цветом на детский понос. Кажется, все руководство фабрики устраивало решение мастера по холодильным установкам Рафаила Наумовича Дормана, у всех он «сидел в печенках». Из сорока трех его предложений по рационализации производства свет увидели лишь четыре, сэкономив фабрике три миллиона рублей в год. За что Рафинад получил шестьдесят рублей и четыре свидетельства с профилем двух Ильичей: Владимира и Леонида, разделенных между собой рогатой оленьей мордой — символом кожевенного производства; свидетельства печатались до 1983 года по эскизу директора завода. Беготня по инстанциям в защиту своих бесконечных рацпредложений принесла Рафинаду славу склочника и сутяги, от которого полезней избавиться. Кожевенное дело — безубыточное производство и в предложениях Рафаила Дормана не нуждается…