Алла Горбунова - Конец света, моя любовь [litres]

Мы не знаем, что творится в квартире наверху. Мы никогда этого не знали. А как это узнаешь – между нами потолок, то есть пол, то есть потолок, ну вы поняли.

Пожалуй, я и не хочу это знать. Как говорится, много будешь знать – скоро состаришься. Мне кажется, там живет старик. Мы все так думаем.

Старый хрыч, выживший из ума. Он всегда там жил, наверное, даже еще до того, как построили дом. По крайней мере, когда мы въехали пятнадцать лет назад, он был уже там. По косвенным признакам. Других признаков у него вообще нет – только косвенные.

Мы не видели этого старика. Мы никогда его не видели. А может, и видели где-нибудь у подъезда или во дворе – только не поняли, что это тот самый старик.

Музыка. Косвенным признаком его существования всегда была музыка. Хотели бы вы, чтобы так о вас сказали – там, где вы, всегда музыка? Легко ответить «да», но умный человек скажет: смотря какая. А то ведь всякое может быть, например, там, где вы, всегда будут песни Филиппа Киркорова. Если так, я точно хотел бы быть не там, где вы, а где-нибудь в другом месте, например, там, где… ну хотя бы Моцарт или Rolling Stones. Но, честно говоря, одна и та же музыка, какая бы прекрасная она ни была, все равно надоедает. Задалбывает. Даже Моцарт. А тут – пятнадцать лет – советские песни. Я их вообще люблю, советские песни, особенно из детских фильмов, но в том случае, если сам их включаю, в соответствующем возвышенном настроении, ложусь на диван, плачу крокодильими слезами и думаю «какую страну проебали», «какой антропологический проект провалили», «какое детство ушло, ушло безвозратно». А у соседа сверху, похоже, всегда такое настроение, и из комнаты над нами годами доносятся включенные на полную громкость советские песни, один и тот же сборник: «вдруг как в сказке скрипнула дверь», «Маруся молчит и слезы льет», «лесной олень», «трутся спиной медведи о земную ось» и т.д. Звукоизоляция у нас плохая, и музыку слышно, как у себя дома. И так он эти песни слушает практически каждый день все пятнадцать лет.

Мы давно смирились. За эти годы чего только с нами не происходило под эти советские песни. Мы все немножко сошли с ума, ломались судьбы, разваливались и создавались семьи, старшее поколение утонуло в ванной, сварившись в кипятке. В худшие дни я думал, что наверху вообще никого нет, а стоит психотронный генератор и сживает нас со свету, попутно проигрывая советские песни. Огромная таинственная машина со всякими там кнопками, лампочками, создающая вредоносное пси-поле. Может быть, старик работает ее оператором. Я поделился этой идеей с домашними, и на семейном совете было решено сделать шапочки из фольги и носить их на всякий случай. Не то чтобы это мы всерьез, так, на всякий случай, мы, конечно, в это не верим, но вокруг и без того столько вредоносного излучения, что шапочка из фольги точно лишней не будет. В наше время всем нужно носить шапочки из фольги, даже если у вас нет такого соседа, как у нас, тем более что у нас-то он есть, и, я думаю, вы не станете упрекать нас за желание хоть как-то себя обезопасить.

На днях сосед дважды дал о себе знать. Так сказать, открыл себя с новой стороны. Явил свои новые косвенные признаки.

Два дня назад у нас плакал ребенок, и сосед сверху с негодованием стучал нам. Пятнадцать лет мы слушали его музыку и молчали, но вот у нас заплакал ребенок, и сосед с негодованием стучал по потолку, то есть по полу, то есть по потолку, ну вы поняли. Наверняка он стучал своей стариковской клюкой. Я так и чувствовал всю его ярость и возмущение в этом красноречивом стуке.

А вчера днем было что-то очень странное: вместо советских песен сверху доносился шум урагана, гул непонятного происхождения, завывания ветра, шум вырываемых с корнем деревьев, рев. Слышно было очень хорошо, и продолжалось это несколько часов. Мы все собрались в комнате и слушали. «Не ураган же у него там», – говорили мы, «не шторм же у него в квартире», «не смерч же там бушует», «не торнадо же это»… Это были конкретно звуки урагана, шторма, смерча, торнадо. Уже вечером мы узнали, что в эти часы в Москве был ураган и погибли люди.

Пустая квартира. Без мебели. Без людей. И в ней – звуки грозы, нарастающий гул, звон разбиваемых ветром стекол, скрип стволов деревьев, шум их крон, аромат черемухи, сотрясаемой штормом, крики погибающих людей, лязг поднимаемых в воздух автомобилей.

И, может быть, один старик, древний-древний, сидящий на полу в центре комнаты, скрестив ноги. В глазах у него ветер. Ветер вместо лица. Ветер исходит из пальцев его поднятых рук. Дуновение зацветающей сирени, свинцовые отблески неба.