Юрий Щекочихин - Армия жизни

«Зыбин предложил мне не ходить в школу, а пойти в кино. Я отказался. Он на другой день поймал меня во дворе и избил. После этого моя мама пошла к Зыбину домой. Зыбин после прихода моей мамы снова избил меня. Был урок физкультуры. Зыбин отозвал меня в сторону. Мы вышли во двор. Во дворе Зыбин начал меня бить ногами. Бил сильно».

«У меня из кармана он вынул перочинный ножик, разложил его, ткнул мне ножичком в ребро, прорвал рубашку и оставил царапину на теле…»

«Принес в школу обрез, стрелял из него, пробил шапку, чуть не попал в глаз»…

Эти объяснения написаны разными детскими почерками. Их много, больше десятка. Районная комиссия по делам несовершеннолетних заботливо собирала материалы о преступном поведении Зыбина. Но они так и остались «материалами», простой кипой бумажек, которая до сих пор пылится в стенном шкафу.

Они не только не приобщены к уголовному делу, следователь отказалась изучать их, ограничившись просто справкой из комиссии, просто констатацией, что Зыбин не был пай-мальчиком.

Суд выяснил, что Хлыбов однажды продал пачку жвачки, однажды — пачку «Мальборо» кишиневского производства, однажды предложил (!) переписать за деньги магнитофонную кассету. Следствие заставило его вспомнить, ткнуло носом в пачку жвачки и в пачку сигарет, как нашкодившего щенка. И Хлыбов признал, что да, ладно, спекулировал, но хотел-то убить. Он не видел никакой связи между одним и вторым. Взрослые увидели или захотели увидеть.

Его били. Следствие получило неоспоримые факты.

И в отношении Зыбина и компании уголовное дело было возбуждено. Но тут же прекращено в связи с амнистией. Они были наказаны и прощены. Но ни Зыбин, ни его приятели так и не узнали, что, избивая Хлыбова, совершали преступление.

Из кабинета начальника следственного отдела УВД, в присутствии его и других, не менее ответственных работников милиции, я позвонил отцу Валерия Попова, ответственному работнику областного масштаба, извинился, что отрываю по такому пустяку, спросил напрямик, знает ли он, что его сын совершил преступление, но был амнистирован.

— Что-что? — послышалось в трубке. — Мой сын? Валерка? Откуда вы это взяли?

Я сослался на официальное постановление, оставшееся в деле, рассказал о том, что за преступление совершил его сын, потом (по подсказке работников милиции) спросил, может быть, не он, так его жена знает об этом.

— Абсолютно исключено, — ответил он.

— Но хоть сам-то сын знает?

— Откуда…

Работники милиции выглядели растерянными — преступник не знает о наказании. Я посмотрел в окно: февральский ветер и стужа, и подумал не о том, что произошло после преступления и после суда, а о том, что происходило до преступления и до суда. Об этом дворе, просматриваемом взглядами Зыбинской компании, о Хлыбове, пересекающем двор, о страхе одного и болезненном самолюбии другого, о потерпевших и преступниках, об их мире.

Он, Хлыбов, и не думал, где достать джинсы, не ходил по знакомым, не торчал в людных местах — авось появится какой-нибудь заезжий фарцовщик. Он не мог их достать. С таким же успехом он мог бы пообещать Зыбину авианосец.

Взрослым легче, чем ему — Андрею Хлыбову.

Мы твердо уверены: после того, как что-то пообещаем, но не сделаем, наш знакомый не подойдет на улице, не ударит наотмашь между глаз. Не поздороваться — и то постесняется. Мы не стоим в подъезде, с трепетом ожидая, когда сосед пересечет двор. Мы не позволяем себе не то что ударить — просто оскорбить. Мы знаем — и это главное, — что безвыходных ситуаций намного меньше, чем нам казалось когда-то раньше, давно.

Мир, в котором живем мы, отличается от мира, в котором мы жили когда-то и в котором теперь живут наши дети. Сравнивая вчерашнее прошлое и сегодняшнее настоящее, мы так часто отдаем предпочтение прошлому только потому, что исчезли и забылись те наши детские страхи, сомнения, мучительные, изнуряющие вопросы.

Наш мир — вариантнее (простите за такое слово), чем мир, в котором живут они и который когда-то покинули мы. Если что-то нехорошее случается у нас в настоящем, мы можем зацепиться за какие-нибудь хорошие воспоминания и по ним, как по лестнице, перешагнуть в будущее. Мы можем уйти в работу, окунуться с головой в отделку квартиры, забыться над хорошей книгой. В этом отношении тем, у кого еще мало воспоминаний, намного тяжелей. Самая незначительная (на наш, наученный житейским опытом взгляд) сопротивляемость среде становится для подростка катастрофой, приобретает почти космические масштабы. Это для нас, сегодняшних, всякие там детские беды — просто укус какой-нибудь букашки. Для них эта букашка видна, как сквозь стекло микроскопа: огромное мохнатое чудище с немыслимым количеством глаз и лап.