Юрий Щекочихин - Армия жизни

Наверное, виноват начальник водного отделения милиции, который попросту сбагрил дело в Москву? В Москве удивились. Как же так? Что, коллега неграмотный, что ли? Есть инструкция, по инструкции положено розыскное дело начинать по месту происшествия, а не по месту жительства. Почему же продержали материалы в Москве целых полтора месяца? Время-то уходило, драгоценное время! В райуправлении внутренних дел Москвы мне объяснили, что положено было сделать «то» и «это», записать в одну книгу, подшить в другую, подписать, зарегистрировать, запечатать в конверт. На все нужно время. Что спрашивать с москвичей за чужую вину? Спросите с вологодцев.

Ну а майор, который и начал непростительную цепочку ошибок? Чем можно оправдать его поступки? Да и можно ли? Оказывается, можно. В ответ на гневное письмо прокуратуры Вологодской области, в котором он обвинялся в грубых нарушениях уголовно-процессуального кодекса, и.о. начальника Вологодского управления внутренних дел сообщил, что майор строго предупрежден. За то, что происшествие на «Рыбинске» было не зарегистрировано, по существу, скрыто, начальник водного отдела милиции отделался смехотворным «строгим предупреждением» — мерой наказания, даже не предусмотренной дисциплинарным уставом органов внутренних дел. То есть липовой. В общем, пожурили. И объяснили, почему наказали так мягко. У него, как указывает его руководитель, есть обстоятельство, смягчающее вину: «В занимаемой должности он работает непродолжительное время». А если бы работал «продолжительное»? Написал бы: «Учитывая опыт работы»?

Так — кирпичик к кирпичику — выстраивалась плотная стена, через которую не пробьешься и не перешагнешь. Все «правильно», все «как надо». Никто ни в чем не виноват. Стечение обстоятельств.

Слушая в первый раз рассказ Лидии Тимофеевны, и я вдруг поймал себя на предательской мысли: да я же все могу объяснить. Могу объяснить до такой степени, что каждое действие каждого человека, столкнувшегося с трагедией на «Рыбинске», покажется не только естественным, нормальным в данной ситуации. Не встретили родителей Сергея на ночном вокзале? Так кто же знал, когда они приедут? Все спокойно спали, когда родители сидели в пустой каюте сына? Что же, будить весь экипаж, и так уставший за рейс? Не очень деликатно посоветовали освободить каюту? Не таскать же чужие вещи по морям, по волнам! Попросили не забирать книги? Но что же делать в свободное от вахт время? В домино играть? Не законсервировали корабль на время следствия? А план, а дело, а работа?

И так далее, и так далее.

Как легко мы можем оправдать себя в любой, самой не оправдываемой ситуации, как далеко можем зайти!.. И когда самозащитная реакция на всяческие чужие беды станет должностной, профессиональной реакцией на каждое обращение за помощью, то и сам человек превратится в какую-то контору, способную лишь орудовать скоросшивателями.

Как и случилось в истории, о которой я сегодня рассказываю.

Труп Сергея был обнаружен спустя полгода, весной…

…Вот сижу сейчас над кипой выписок из уголовного дела (давно уже прекращенного), над блокнотами, куда записывал собственные впечатления о встречах с людьми, знавшими Сергея, и понимаю, что не могу не сказать еще об одном. «Замкнут», «одинок», «все время один», «в кают-компанию не заходил», «друзей не было», «в компании не приглашали», «какой он, не знаю». Это сегодня вспоминают о Сергее те, кто бок о бок в течение полугода жил с ним на одном теплоходе. Так, может быть, не он «не явился на вызов», а они не откликнулись на его зов, на его одиночество…

Его не замечали намного раньше того жаркого сентябрьского дня. И не заметили, когда его не стало.

— Мне 21 год, два с половиной месяца назад я пришел из армии. Так получилось, что большинство моих товарищей очень заняты, и я днями, а иногда и ночами гуляю по Москве.

— Для чего?

— Ни для чего. Просто гуляю; ну, вообще-то в поисках контакта. Я познакомился с очень многими людьми. Но говорить-то не с кем и не о чем… В основном — ребята — от 15 до 18, то есть наша ближайшая смена, и они почти ничего не читают. Только — музыка, деньги и шмотки. И потому тяжело с контактом. Вот я с одним разговаривал восемнадцатилетним. У него прическа, и внешний вид, и даже походка отличается. И он мне говорит: он такой, чтобы отличаться от других. Эти ребята весьма безвкусны, но каждый в своей прическе, в своей одежде хочет сделать что-то свое.

— Миша, а как вы знакомились на улице?