Барбара О'Нил - Когда мы верили в русалок [litres]

Она кивает. Мы подгребаем на лайн-ап и ждем своей очереди. Парень перед нами немного выпендривается, но на доске стоит прочно. Гребни вздымаются на высоту шести-восьми футов. Я ловлю свою первую волну. Скольжение по ней пьянит. Небо, свет, доска. Волна прекрасно держит форму, и я, несясь по ней, наслаждаюсь продолжительным элегантным скольжением почти до самого берега, где соскакиваю с доски и затем возвращаюсь на лайн-ап. На секунду останавливаюсь, взглядом ища сестру. И вон она, катит следом в позе гуфи [42] Гуфи – серфер, катающийся правой ногой вперед. , уверенно балансируя руками. Стойка у нее более грациозная, чем прежде, и держится она спокойно. Скользит так, будто никуда не торопится, будто никаких других дел у нее нет.

Заметив, что я за ней наблюдаю, она издает победный возглас, в приветственном жесте оттопыривая мизинец и большой палец.

Я отвечаю тем же и гребу к своей следующей волне.

После часа катания мы обе утомлены, но на берег не выходим, а сидим на досках в волнующемся океане.

– Маме надо позвонить, – говорю я, устремив взгляд на горизонт.

Спутанные волосы Джози прилизаны назад.

– Знаю. – Она обращает на меня свои темные глаза. – Мне еще нужно кое о чем тебе рассказать.

– А нужно ли? Может, лучше не будить спящих собак?

Один уголок ее рта приподнимается.

– Но ведь вообще-то собаки никогда не засыпали, верно?

Я соглашаюсь. Качаю головой.

– Помнишь того актера, что бывал у нас в «Эдеме»? Билли Зондервана?

– Конечно. Он дарил нам воздушных змеев, конфеты и все такое. Милый парень.

– Да уж. – Мы качаемся на волнах. Что-то чиркнуло по моей левой ступне. – Так вот, этот «милый» парень изнасиловал меня, когда мне было девять лет. И не один раз.

– Что-о? – Я подгребаю к ней ближе, чувствуя, как во мне включается врач отделения неотложной помощи. Личина доктора защищает меня, заставляя сохранять профессиональную отстраненность. В ярости я сбрасываю ее, пытаясь оставаться самой собой. – Вот подонок. Как…? Мы же всегда были рядом.

Джози качает головой.

– Наверняка я была не первой малолеткой, которой он домогался. Свою тактику совращения он отточил до совершенства. Подарки, глоточки спиртного из его бокала, потом угрозы. Мне он сказал, что перережет горло Угольку, если я проболтаюсь кому-нибудь.

– Когда это было?

– Тем летом, когда мы учились серфингу. – Она смотрит вдаль. – Первый раз в тот вечер, перед тем как я спустилась на берег и увидела, что Дилан дает тебе урок серфинга.

Я холодею от ужаса. Вспоминаю, как она безутешно плакала, узнав, что мы занимаемся серфингом без нее.

– Боже мой, Джози, – шепчу я. Подгребаю к ней ближе и трогаю ее за ногу. – Почему же ты нам не сказала?

Она качает головой. По ее щекам катятся слезы. Я осознаю, что и мое лицо мокро от слез.

– Мне было так стыдно.

Я стискиваю ее запястье.

– Убила бы гада. Часами бы его кромсала, пока не сдох.

Она вытирает слезы обеими руками.

– Да, я бы тоже.

– И долго это продолжалось?

– Все лето. Потом он хотел взяться за тебя, но я ему пригрозила: сказала, пусть только попробует пальцем тебя тронуть, я выйду на террасу, когда там будет полно посетителей, и всем расскажу, что он творил со мной.

Такое ощущение, что у меня в животе образовалась огромная дыра.

– Я ничего такого не помню. Не помню, чтобы он был вульгарен и груб.

– Ну что ты, он был слишком хитер. Помнишь кукол, что он привез нам из Европы? Внутри которых были спрятаны куколки поменьше.

– Еще бы! Конечно, помню. Они были так красиво раскрашены.

– Да. Это был первый шаг.

– А потом он перестал приходить в «Эдем», да?

– Да, слава богу.

– И ты вообще никому не сказала?

– Нет. Только Дилану.

– Почему же он его не разоблачил?

На лице Джози появляется странное выражение, словно ее только теперь осенило, что он обязан был вывести насильника на чистую воду. Она смотрит на меня.

– Это я попросила. Взяла с него слово. – Она хмурится. – Он долго пытался понять, что со мной не так, но я молчала. Я ведь во всем винила себя.

Мне так больно, будто в сердце вонзились осколки стекла.

– Тебе было всего девять лет, – шепотом произношу я.

– Дилан обязан был рассказать, – тихо говорит она. – Непонятно, почему я только недавно это поняла.

Я качаю головой.

– Потому что мы обе любили его без памяти, будто это он повесил луну.

– И все звезды.

Я опускаю голову.

– Почему же никто тебя не защитил?