Эбби Гривз - Игра в молчанку [litres]

До сегодняшнего дня Фрэнк никогда не думал о том, к какому из двух лагерей он примкнул бы, если бы Мэгги ему изменила, – не думал потому, что подобный поворот событий казался ему невозможным, невероятным. Все сорок лет он был либо слишком самонадеян, либо слишком счастлив, чтобы допустить такую возможность. Сколько времени нужно, чтобы измена превратилась в историю столь древнюю, что даже упоминать о ней было бы пошлостью? Фрэнк не хотел быть пошлым. Особенно сейчас, когда на кон было поставлено так много. Сейчас, когда по его вине Мэгги оказалась между жизнью и смертью.

И все-таки ему было больно. Смог бы он быть хорошим отцом ребенку другого мужчины? Наверное, да. В конце концов, он же ничего не знал. А если бы узнал?.. Да то же самое, скорее всего. Если в ребенке было хоть пятьдесят процентов от Мэгги, он в любом случае считал бы его своим. Каждая ее черточка нравилась ему настолько, что он не пытался подвергнуть ее анализу или объективной оценке, а принимал безоговорочно. Можно ли любить слишком сильно, сверх всякой меры? Можно. Фрэнк сам был тому примером, он сочетал в себе несочетаемое, но вовсе не потому, что таково было свойство его характера. Просто он любил не кого-нибудь, а Мэгги. Окажись на ее месте кто-то другой, и все могло быть совершенно иначе.

Потом Фрэнк вспомнил о Гае и содрогнулся. Сам он никогда не был ревнив. Когда они ходили куда-нибудь вместе – в ресторан, в паб, на праздник, да хоть бы и на родительский утренник, других мужчин тянуло к Мэгги словно магнитом. Еще до свадьбы он не раз замечал проказливую ладонь, которая во время танца опускалась слишком низко, но… Представить, что пока он крепко спит и видит Мэгги во сне, она и ее ухажер уединились где-то на задворках ресторана, между пустых бачков из-под масла в кухне паба или даже в ее спальне, среди груд торопливо сброшенной одежды, он не мог. От одной мысли о чем-то подобном его начинало тошнить.

Интересно, подумал Фрэнк, если бы существовала строго научная, откалиброванная и отградуированная шкала, с помощью которой можно было бы измерить степень предательства, где находилась бы на ней супружеская измена? Наверное, достаточно высоко – в красной зоне или рядом. Если бы он узнал о Гае раньше, то, наверное, рассердился бы. Пожалуй, он рассердился бы даже сильнее чем когда-либо, хотя, откровенно говоря, ему было не с чем сравнивать. Но сейчас?.. Сейчас, когда он сам обманул Мэгги, когда долгих шесть месяцев скрывал от нее собственное преступление, та давняя история обращалась почти в ничто.

Пожалуй, нет ничего хуже того, в чем он должен признаться Мэгги, как только она откроет глаза.

Осталось 5 дней…

За грехи молодости платят до старости… Я мысленно твердила эти слова, когда ты привез меня домой, я помнила их все время, пока лежала в постели, терзаясь угрызениями совести. Помогло время – моя боль притупилась, хотя и не исчезла совершенно. Ты тоже помог, хотя я уверена, что ты никогда не стал бы приписывать себе этой заслуги. Иногда, когда я вставала с кровати с таким острым ощущением вины, что впору было упасть обратно и укрыться одеялом с головой, я видела твое лицо, и это помогало мне дожить до вечера. По утрам ты приносил овсянку с выложенной изюмом улыбкой, и это действовало на меня как самое сильное лекарство. Надежда имеет свойство передаваться от человека к человеку, а у тебя был такой ее запас, которого с избытком хватало для нас обоих.

Скажи, Фрэнк, что ты думаешь, когда вспоминаешь те первые годы нашей совместной жизни? Мне очень хочется верить, что ты был счастлив. Для меня эти годы были бесконечно счастливыми. Ты был рядом, и этого хватало мне с избытком. Я любила просыпаться, чувствуя рядом твое тепло. Еще мне очень нравилось, как ты, проснувшись за добрых полчаса до нужного времени, начинал негромко покашливать, потому что знал, как я ненавижу вскакивать под треск будильника. Мне нравились шутки, которые ты записывал на стикерах и приклеивал к крышке контейнера с обедом, который я брала на работу, а еще мне нравилось, что ты обязательно повторял их, когда я возвращалась домой, словно за прошедшие часы я могла их забыть. Ты декламировал их, подкрепляя слова жестами, выделяя интонацией, и я снова смеялась, хотя отлично помнила, что́ ты написал. Должна признаться: дело было не в том, что эти шутки были смешными (очень редко, на самом деле). Это ты смешил меня, и за это я тебе благодарна. Ни один человек из всех, кого я знала, не умел так, как ты, отыскать глупое или смешное в повседневной рутине, которая большинству кажется серой и непримечательной.