Денис Драгунский - Третье лицо

— Перестань! — отмахнулась она и спросила: — А вторая причина?

— Вторая причина грустнее, — сказал подполковник. — У меня деньги почти кончились. Все эти сотни лимонов — увы! Иссякли.

— При чем тут? — Она не поняла.

— Доченька, — покаянно сказал он, — я отмывал деньги через тебя. Все твои грандиозные гонорары оплачены мной в полтора раза. Если тебе за какой-то потрясающий сериал продюсер платил двадцать миллионов, то только лишь потому, что я ему заносил тридцать. Арифметика ясна? Извини, но какой ты сценарист, если честно? Ни ВГИКа, ни Высших курсов. Ходила на какие-то левые семинары. За тебя всё дописывали, опять же за мои деньги.

— Зачем?! — закричала она.

— Затем, чтоб у моей дочери был высокий легальный доход. Чтоб она построила хорошую дачу в хорошем месте и чтоб там жил ее старенький папа-пенсионер.

— Врешь! — сказала она.

— Пойди сама проверь. Напиши сценарий, отнеси куда хочешь и жди ответа.

Она замолчала.

— И еще, — сухо сказал он. — Надеюсь, ты поняла, что твои слова «все здесь куплено на мои деньги» — это некоторая бестактность? Разве нет?

— Ну и что же мне теперь делать? — спросила она неожиданно осипшим голосом.

Подполковник встал, вышел из комнаты и скоро вернулся, держа в руках пистолет. Положил на диван рядом с нею.

— Зачем? — покосилась она.

— Либо застрелить меня, либо застрелиться самой. Не бойся. Смертную казнь в прошлом году снова отменили, а церковь недавно разрешила отпевать самоубийц. Так что решай.

— Я подумаю минут пять.

— Хорошо. — Он встал, достал из кармана пачку сигарет. — А я пока пойду покурю на террасе.

— Кури здесь, — сказала она.

в конце восьмидесятых

Все было обдумано, взвешено, сто раз обговорено и окончательно решено. Заявление уже полмесяца лежало в суде, Катька уже три дня как уехала с мамой в пансионат, они вчера звонили оттуда, и Катька говорила, что все очень здорово и вовсе не скучно. Наверное, понимала что-то, потому что говорила таким специально веселым голоском. И вещи были в основном перевезены к маме, даже не в основном, а полностью и окончательно, а теперь Лариса приехала на дачу, чтобы забрать последнее забытое — Катькину безрукавку, брюки и кроссовки для физкультуры. И чтобы кинуть последний взгляд — мало ли, вдруг что-нибудь забыла. Разумеется, Лариса приехала на машине, и разумеется, она не стала предупреждать своего мужа — вернее, своего пока еще мужа, — что возьмет машину. Еще чего, предупреждать! Может быть, разрешения попросить? Достаточно, что она все годы как извозчик возила его и его мамочку с дачи, на дачу и по всем делам и вечером заезжала за ним в библиотеку, ждала, как личный шофер, а он любил выходить последним, последним покидать читальный зал, и ей это нравилось, она даже гордилась, что он у нее такой, ни на кого не похожий… Последний месяц Лариса просто брала машину там, где она всегда стояла, — во дворе, под окнами их квартиры. «Бывшей, бывшей их квартиры!» — поправила себя Лариса. Примерно раз в три дня, будто по уговору, — хотя никакого уговора и даже разговора не было — она оставляла машину у него под окнами и отправлялась на троллейбусе домой, к маме. Хорошо, мама близко жила, всего четыре остановки. А утром машина стояла на месте, но не потому, что он такой благородный, а просто ему на все наплевать. Он даже водить толком не умеет, мужчина. Лариса только на даче разрешала ему съездить на станцию в магазин. Но при этом владельцем машины считался он, а Лариса ездила по доверенности. Доверенность кончалась в сентябре, и получалось не совсем красиво: как будто она изо всех сил использует, выезживает последние недели доверенности. Ну а даже если так, что в этом такого, спрашивается? Лучше подумать, что будет, когда доверенность кончится, — ее ВНИИПИ «Жилгражданстрой» был аккурат на другом конце города, Катьку надо возить в музыкалку и к француженке, а кроме того, уж извините, ради бога, она просто привыкла к машине за пять лет, без колес как без рук. Если попросить, он, естественно, продлит доверенность, но сам этого ни за что не предложит, и не потому, что ему нужны ее просьбы-унижения, нет-нет, боже упаси, — он просто не догадается. Да, да, просто не догадается. Ему всегда все надо было подсказывать, самые элементарные, самые человеческие вещи, и он к этому привык и даже иногда возмущался, когда у него нечаянно выходило какое-нибудь свинство: «Что же вы мне не подсказали? Я же просто не догадывался!»