Тоомас Винт - Возвращение [романы, новеллы]

— Не стоит утруждать себя, здесь вам могут предложить только рубленый шницель, — сказал репортер. — Очевидно, и этим господам ничего лучшего не подадут, хотя они, видать, пожаловали на поминки.

И тут в дверях появилось празднично разодетое общество — мужчины в темных костюмах под руку с дамами в налакированных прическах, но когда Вяли взглянул в сторону вошедших, его разобрал совершенно неуместный смех. Общество уселось за уже накрытый стол, официантка поспешила разлить им по бокалам минеральную воду и коньяк, серьезное, степенно-траурное настроение пришедших никак не вязалось со смехом редактора, от которого Таавета замутило.

— Да какие же это поминки, — протянул наконец редактор. — Это общество отправляется на радостный праздник, то бишь на открытие художественной выставки, и среди них есть весьма представительные личности, например, второй справа — директор ресторана, рядом с ним директор мясокомбината с супругой, — пояснил редактор, разминая в пальцах сигарету, но тут Таавет, не выдержав, прервал его вопросом:

— На открытие какой выставки?

— Неужели вы не знаете! Сегодня открывается художественная выставка гения этого города, поэтессы и художницы Марре Вярихейн! — От фальшивого восторга репортер прямо-таки вопил. — Я сделаю лучший репортаж года: молодой талант, любимица города, новый человек новой эпохи, который, кроме всего прочего, работает на мебельном комбинате. Вы только подумайте — простая работница, а какой беспредельно богатый внутренний мир.

— Вот как… — сказал Таавет, чтобы что-то сказать.

Репортер кинул на него быстрый взгляд, который можно было истолковать и так и сяк, но скорее всего он означал, что репортер знает, кто в номере отеля любовался на сон грядущий фотографией Марре, и у Таавета засосало под ложечкой.

— Можно полюбопытствовать, какие дела привели вас в наш город? — спросил редактор и разлил коньяк по рюмкам.

— Предлагаю выпить за здоровье молодых талантов, — сказал репортер, и Таавет выпил.

— Со мной произошла наиглупейшая история, — начал он плести под устремленным на него выжидательным взглядом редактора, и сам удивился, с какой легкостью стал рассказывать, что приехал в гости к родственникам, а те, в свою очередь, укатили куда-то на свадьбу, и теперь он вынужден ждать до завтрашнего дня, поскольку обязательно должен повидать их.

— Мне кажется, вы в лучшем положении, нежели я, ибо человека, ради которого я приехал в этот город, вообще не существует, — с грустью заметил репортер, и Таавет был благодарен ему за то, что мог ничего больше не добавлять к сказанному. Его ложь показалась им правдоподобной, и внезапно он подумал, почему не солгал и тем мужчинам, которые ворвались к нему утром в номер гостиницы… И тут же с испугом сообразил, что на миг принял свой сон за реальность. — Самое нелепое это то, — продолжал репортер, — что я приехал сюда, полный искреннего восхищения, и рассчитывал сделать передачу, о которой давно мечтал. Думал, что создам прекрасный портрет молодого работника новой эпохи — человека, который мечтает не о джинсах, не о вечере в варьете, мебельном гарнитуре, муже, зарабатывающем много денег, машине, финской бане, даче, а посвятил себя созданию прекрасного, заражает своим примером товарищей по работе, и в то время, когда их молодые руки создают материальные ценности, в голове у них рождаются высокие идеи и замыслы… Я уже второй день здесь, и, к несчастью, моя возвышенная история все больше начинает напоминать банальный фарс.

— Почему фарс? — испуганно спросил Таавет, чувствуя, как его злосчастное «р» перестает ему повиноваться.

— Пришел, — многозначительно произнес вдруг редактор.

Репортер вытянул шею и уставился на дверь, казалось, будто он хочет подняться из-за стола в воздух. Однако этого не произошло. Таавет вздрогнул, инстинктивно поправил галстук и пригладил волосы, почему-то он был уверен, что сейчас в зал войдет Марре, и от одной мысли об этом он покраснел до корней волос. Он не решался повернуть голову и уговаривал себя сохранять спокойствие, но в зал вошел средних лет мужчина высокого роста, и первое, что бросилось в глаза Таавету, — это его чрезмерно пышная, точно он принадлежал к миру богемы, шевелюра, которая наподобие парика обрамляла его слишком уж гладкое лицо с застывшей на нем приторной улыбкой.

— Оскар! — с восторгом произнес репортер, словно сбылась его заветная мечта.

Оскар по-хозяйски оглядел зал и в знак приветствия кое-кому кивнул.