Тоомас Винт: Возвращение [романы, новеллы]

Леопольд вышел на улицу своего детства, и вот уже в поле зрения среди ухоженных, утопающих в зелени садов и современных индивидуальных домов показался непривычно большой для этих мест загородный дом. Длинное двухэтажное, с многочисленными мансардами линяло-коричневое строение, напоминавшее казарму, было как будто плодом чьей-то грубой шутки. Даже ограды нет, лишь несколько покосившихся цементных столбиков по краю тротуара свидетельствуют о том, что некогда и территорию вокруг дома старались содержать в порядке, но Леопольд этого времени не помнит. Когда-то тут был его дом. Здешние семьи, вернее, жильцы — правильнее назвать их так — постоянно сменялись, и только они никуда не переезжали, на то были причины: отец приобрел на окраине пригорода участок и строил. Жили в ожидании, когда будет готов собственный дом, строительство стало смыслом жизни.

Детство — это череда воспоминаний, порой до крайности обостренных впечатлений, но проходят годы, и многое начинает казаться нереальным, невероятным, граница достоверности стирается, и ничего иного не остается, как думать, что то или иное и вправду происходило. Ничего нельзя больше восстановить таким, каким оно когда-то было в действительности. Пожалуй, только незначительные факты, детали, как извлеченная из камертона нота, которая заставляет петь огромный хор, рождают воспоминания. Вот и сейчас что-то влечет Леопольда к этому дому, ему хочется побродить по двору, обойти дом вокруг, но он не решается, потому что никого из нынешних жильцов не знает и не смог бы вразумительно объяснить, чего ради шатается вокруг дома, если кто-то вдруг спросит.

Правда, когда они с бывшей женой поселились примерно в таком же жилом доме городского типа, к ним однажды вечером постучался пьяный моряк и стал силой ломиться в комнату, говоря, что хочет взглянуть на квартиру, где когда-то жил. Разумеется, то был неудержимый порыв, заставивший его забыть о чувстве неловкости перед новыми жильцами и страхе показаться сентиментальным. Возможно, такое посещение имеет что-то общее с посещением кладбища. Когда хотят воскресить ушедшие мгновения. Но Леопольд пытается внушить себе, что в этом доме нет ничего близкого его сердцу, что желание войти во двор было лишь мимолетной нелепой мыслью. У него нет потребности с нежностью вспоминать и воскрешать детство. Когда-то он всей душой мечтал быть ребенком других родителей. Он завидовал своим товарищам, их одежде, тому, что у них такой дом, такие отец и мать.

Прошлым или позапрошлым летом они вместе с писателем Антон удили рыбу на берегу озера; поскольку поплавки долгое время недвижно стояли на зеркальной поверхности воды, Антон принялся осаждать его всевозможными вопросами. Это было не просто любопытство, Антон методично лез к нему в душу, и, когда поинтересовался, чем объясняется его столь скромная жизнь, Леопольд, слегка рисуясь, признался и в том, как в детстве завидовал своим сверстникам.

— А теперь? — спросил Антон. — Разве ты не стремишься сейчас получить все то, чего был лишен в детстве?

— Нет, — ответил Леопольд, — теперь я абсолютно равнодушен к вещам.

Вероятно, Антон посчитал это позой, защитной реакцией, обусловленной приобретенным в детстве комплексом, реакцией, которая со временем выливается в бесконфликтный образ жизни.

— Нет, — вскипел Леопольд, — просто я стараюсь жить сообразно реальным возможностям.

— Ах вот как, такое я слышу впервые, чтобы истинно творческая личность хотела жить в рамках реальности. Ведь творчество — это постоянное превышение своих возможностей. А вот ремесленник или халтурщик делает все лишь в рамках реальных возможностей и способностей.

Леопольд внутренне содрогнулся — настолько неожиданным и жестоким было это обвинение, он тщетно пытался подыскать нужные слова, чтобы не оказаться посрамленным, но тут один из поплавков дернулся, и Антон тут же превратился в азартного рыболова, для которого, кроме леща, ничего другого в мире не существовало. Обдумывая позднее их беседу, Леопольд пришел к выводу, что Антон просто забавы ради ухватился за сказанные Леопольдом слова и, немного пожонглировав ими, обострил разговор, сделав его болезненным для собеседника. И в то же самое время он понимал, насколько хрупки и ненадежны слова, если ими можно жонглировать, как в цирке.

Очевидно, он слишком долго маячит возле этого дома, потому что кто-то из жильцов подошел к входной двери и уставился на него. Леопольд мог бы представить себе, какие подозрения возникли в голове мужчины, но ему лень, его остерегли, и он должен идти дальше. Хотя весенние сумерки уже давно сгустились, на улице почему-то все еще не зажигают фонари, только из большинства окон льется свет. В некоторых домах, расположенных по краю улицы, шторы не задернуты, и дома эти похожи на сцены домашнего театра: за кухонным столом мужчина в спортивной блузе читает газету, затем появляется женщина со сковородкой и через его плечо вываливает ему что-то на тарелку; светловолосые мальчишки, держась за руки, скачут на диване; голый по пояс парень боксирует своего воображаемого противника; лысый мужчина в голубой нательной рубашке полощет горло, окно открыто, и громкое бульканье разносится по улице; в полумраке комнат светятся экраны телевизоров; какая-то женщина шьет; другая снимает что-то с полки… Леопольд убыстряет шаг (какого черта они не удосужатся зашторить окна, первым делом, когда входишь в комнату, надо задернуть шторы!) и, пройдя несколько десятков метров, останавливается: молодая женщина в комбине, едва прикрывающем ее тело, маячит перед его глазами, вызывая волнение. Он чувствует искушение еще раз пройти мимо этого окна, однако решает не возвращаться.