Тоомас Винт: Возвращение [романы, новеллы]

А сейчас он дома и мог бы принять ванну, смыть с себя дорожную грязь, побриться и переодеться, однако продолжает сидеть за кухонным столом, чувствуя, как в нем закипает злость. Жена, несомненно, что-то замышляет, возможно, совершила какую-нибудь непростительную глупость… И все-таки он считает, что имел полное право хоть раз в жизни поддаться внезапному побуждению и хоть ненадолго вырваться из своего привычного окружения — ночевать на сеновалах, валяться на солнце на берегу озера, жарить на костре пойманную им рыбу… Но никто не хочет понять его, все готовы усмотреть в его порыве к свободе чуть ли не преступление, вершат над ним суд и карают. Скорее бы уже звякнул ключ в замочной скважине и жена, вернувшаяся домой, появилась в дверях кухни, чтобы он смог все рассказать ей, всю правду. Чувство вины исчезло, сменившись бравадой, дескать, он сделал то, на что большинство людей не способны, ибо у них отсутствуют смелость, решительность, инициатива, они замкнулись в своих квартирах, домах, погрязли в уюте и, быть может, только во сне отваживаются вырваться из этих пут.

Чай давно выпит, в городском, подернутом дымкой небе догорают последние краски заката, в окнах соседнего дома один за другим зажигаются огни. Сумерки сгущаются. Он не может придумать ничего умнее, как открыть кран ванны, взять из шкафа чистое белье и запереться в ванной комнате. Раздеваясь, замечает на плитках каменного пола рассыпавшуюся сенную труху, усмехается, и внезапно его охватывает желание поделиться с кем-нибудь тем, что видел во время своего путешествия, рассказать детям о своих приключениях, заставить жену ахнуть и всплеснуть руками от удивления или восхищения, но тут же перед его мысленным взором возникает картина, как жена на вопросы детей о том, где отец, уклончиво и как-то даже пренебрежительно говорит, что отец удрал, оставил их, и дети думают о нем с нескрываемым презрением, осуждающе смотрят, не выполняют его распоряжений, сторонятся его.

Ванна успокаивает, обволакивая его теплой массой, не имеющей ничего общего с бурой водой порогов или таинственно чернеющей водой болотного озера, мысли тоже как бы перекипают, становятся размягченными, круглыми, расслабленность отнимает охоту двигаться, что-то делать, он медленно трет свою обгоревшую на солнце кожу, втирает в волосы шампунь, запах которого тщетно пытается имитировать ароматы леса, и когда наконец чистым и освеженным он вылезает из ванны, то вновь замечает плавающие в воде соломинки, и его охватывает странное ощущение утраты, как будто вместе с грязной водой из ванны в канализационные трубы с шумом вылилось нечто важное, что он обязательно должен был сохранить для себя.

Зеркало, висящее на стене ванной комнаты, покрылось мельчайшими капельками воды, словно на нем осел туман, и в тускло-желтом свете вместо лица видно лишь светлое пятно; тыльной стороной ладони он проводит по зеркалу — капли соединяются, собираются в струйки, светлое пятно обретает глаза, нос, рот, теперь следовало бы побриться, чтобы лицо вновь стало гладким, попрыскать его одеколоном, и, поглаживая мягкую от горячей воды щетинку, он размышляет о том, что именно она является неопровержимым доказательством дней, прожитых среди лесов и полей, и ночей, проведенных на сеновалах, ибо все равно его словам никто не поверит, ведь за время его отсутствия о нем были придуманы пошлые и не блещущие новизной истории, бросившие его в постель к какой-нибудь женщине или в курортные рестораны, и снова его охватывает страх, что, пока он странствовал, жизнь пошла кувырком и он уже никогда не сможет опровергнуть несправедливые обвинения жены, и дом внезапно перестает быть для него домом.

Большая часть отпуска уже миновала, и он чувствует себя обязанным что-то сделать на благо дома: как в лихорадке он начинает ходить из комнаты в комнату, оглядывает стены и потолки, оконные рамы и дверные косяки, проверяет припасенные с весны банки с латексом и эмалью, словно боясь, что за время его отсутствия они куда-то запропастились, затем вспоминает, что у него имеется одно весьма полезное знакомство, через которое можно получить красивые обои, и он решает на следующее же утро приняться за ремонт, однако ждать так долго ему невтерпеж, он закрывает мебель газетами, приносит из кладовки и ставит на пол банки с краской, но внезапно пыл его угасает — отвратительная мысль, что подобное рвение может создать у жены ложное представление, будто он хочет любой ценой загладить свою несуществующую вину и лицемерным усердием реабилитировать себя как заботливого отца семейства, заставляет его вновь положить все на место, собрать газеты, и когда он проделывает все это, то и сам уже не понимает, чего ему надо стыдиться больше — желания взяться за ремонт или того, что он убрал в шкаф банки с краской? Он в растерянности, не знает, как быть, ждет, что каждую минуту может войти жена, и чем дальше, тем больше душу его начинают грызть подозрения.