Винцент Шикула - Мастера. Герань. Вильма

— А удивительнее всего, — продолжала Вильма, — что письмо было послано не из Штубнианских Теплиц, а из Святого Антола.

— Из Святого Антола? Что так? Штефан не объяснил? А впрочем, что тут удивительного? Ведь он жандарм! И должен наводить порядок там, куда его пошлют. А кстати, где он, этот самый Святой Антол?

— Не знаю, и Агнешка не знает.

— И она не знает? Ну главное, что написал. Раз написал из Святого Антола, значит, есть такая деревня. И увидишь, наш Имро тоже напишет, если уже не написал. Оно понятно, в такие-то поры все тянется медленнее, а почтари и нарочно все затягивают. Которые письма проходят еще и проверку. Цензуру! А к чему она, цензура?! Чего у нас либо у нашего Имро проверять?! Однако и такое возможно, что Имро специально не пишет, чтобы, чего доброго, письмом не навредить нам, не наделать неприятностей.

— Каких неприятностей? Родным-то каждый может писать!

— Так, да не так. Мы уже о том, девка, толковали. Война есть война! Каждому теперь надобно осторожничать. И мы должны быть довольны уж тем, что про нашего Имро никто хотя бы не спрашивает.

— Как так не спрашивает?

— Да так, как говорю. А что, ежели пан командир Мишке однажды придет к нам и спросит: где ваш Имро?

— Зачем ему спрашивать?

— Потому что он Мишке. Немец есть немец, и Мишке про Имро может спросить.

— Было б ужасно!

— Что ж тут ужасного? Ты, Вильмушка, только не плачь, беспременно письмо от нашего Имришко какой-нибудь дуралей уже носит в своей почтарской сумке!

И еще в тот же день — мастер тем временем заскочил в корчму выпить пива — она пошла в сад, хотя уже мало-помалу смеркалось, хотела еще чего-то поделать или просто нарвать букет астр, но, позабывшись, задержалась там, должно быть, потому, что все пережитое за день вдруг в ней опрокинулось как-то, и радость от Штефанова письма перестала быть радостью, сменилась печалью. Господи, это ведь только Агнешкина радость, и я от души желаю ей этого, но о моем Имришко я же по-прежнему ничего не знаю!

И вдруг заплакала. Сначала потихоньку; сперва только хлынули слезы, она пыталась их побороть, но печаль поднималась в ней все новой и новой волной и гнала к глазам все новые потоки слез, они текли по щекам, и она, обессилев вконец и уже не сопротивляясь, расплакалась навзрыд и потом все плакала, плакала и плакала…

Вдруг она заметила, что за низким дощатым забором стоит кто-то и смотрит на нее.

То был соседский мальчонка Рудко. Да, это был я. Хотите, можете звать меня Рудко, правда, теперь я уже гораздо старше и едва ли заслуживаю такого ласкового обращения. А тогда я и правда был Рудко, что поделаешь?

Рудко пригнулся. Он не обрадовался тому, что Вильма его заметила. Но и бежать не хотел. Какое-то время стоял в растерянности, потом осмелел и потихоньку выпрямился. Подождав чуть, спросил: — Вильма, ты почему плачешь?

Она уловила в его голосе сочувствие. Попыталась побороть печаль и, хоть сразу не смогла, рыдания все-таки приглушила и уже не плакала в голос, а потом и вовсе перестала, только слезы катились по щекам да грудь чуть шумнее дышала. Вскоре она совсем успокоилась, подошла к забору и погладила мальчонку по голове. — Ты что тут делаешь, Рудко?

А мальчонке и сказать нечего, ведь как-никак его застигли врасплох. Вильмина ласка сбила его с толку, он и не знает, как понять ее. Может, она вздумала ответить сочувствием на сочувствие? Но он же этого не просил у нее.

— Вильма, можно мне зайти к вам? — спрашивает он.

Вильма удивляется: — К нам? А зачем? Чего ты у нас не видал?

— Хочу поглядеть на платье.

Она смотрит на него и, хотя глаза ее полны слез, невольно улыбается. — На платье? А на какое?

— Ну на голубое, разве не знаешь?

— Не знаю. Да у меня и голубого платья-то нет. Не знаю, Рудко, честное слово, не знаю.

Они глядят друг на друга. Мальчонка не отступается: — У тебя есть голубое платье. Я помню его.

— Да которое? Правда, не знаю. — Вильма не перестает удивляться. — Боже, ну и глупенький! Нет у меня такого платья.

Потом она протягивает руки, берет мальчика под мышки, высоко подымает его и через забор перетаскивает к себе в сад, — Рудко, золотой ты мой, про какое платье ты говоришь?

— Да про то, голубое.

— Я, ей-богу, не знаю. — Вильма пытается припомнить. — Такое синее?

— Нет, то голубое.

— Тогда какое? Ведь у меня не так уж много платьев.

Мальчонка поначалу огорчается, что Вильма такая забывчивая. Потом замечает, а может, он еще раньше заметил, что в саду у Гульданов растут не только цветы, но и всякие овощи — морковь и петрушку пора, пожалуй, и выкопать, — есть тут и помидоры, много помидоров. Они заинтересовали его больше всего. — Вильма, дай мне помидор.