Карел Конрад - Отбой!

Пепичку нравилось, что Эмануэль так страстно и искренне презирает и публично высмеивает свое офицерское звание. Однажды он посоветовал другу оторвать кусок золотого галуна, окаймлявшего воротник. Тот с восторгом ухватился за эту мысль, хотя Пепичек просто пошутил, — ведь это было бы уже слишком демонстративно. Но Эмануэль стоял на своем и успокоился только, когда Пепичек зашел с ним в подворотню и перочинным ножом отрезал кусок галуна (который солдаты метко прозвали «огород с заборчиком»). А ведь для скольких вольноопределяющихся, не только немцев и венгров, но и чехов, этот галун был предметом честолюбивых стремлений.

— Еще кусок, этого мало! — рассердился Эмануэль, когда Пепичек показал ему крошечный обрывок галуна.

Они заспорили.

— Режь, говорю я тебе, не то я сам рвану.

Видя, что с Эмануэлем не сладишь, Пепичек отрезает еще кусок. Теперь Эмануэль выглядит совсем как ощипанная курица. Люди усмехаются. Поражение явно на носу, если офицеры появляются в таком виде на бульваре.

Оба приятеля, смеясь, переглядываются, Эмануэль прямо-таки захлебывается смехом, как в тот раз, когда раскрашивал портрет государя-императора Франца-Иосифа, чтобы придать ему сходство с гориллой.

— Наздар [146] Наздар — приветствие чешских патриотов. , бравый кадет! [147] Чин Пуркине, разумеется, был не «кадет», — этот чин еще в 1916 году был объединен с прапорщиком, — а «вольноопределяющийся одногодичник — фельдфебель-кадет кандидат», но лиц в этом звании в обиходе сокращенно именовали «кадет». (Прим. автора.) — восклицает какой-то прохожий и одобрительно машет рукой.

Пепичек втаскивает Эмана в какой-то подъезд и тем предотвращает маленькую демонстрацию. Чехи были тогда очень легковоспламеняющимися — лучшего эпитета, пожалуй, не подыщешь. Достаточно было ничтожного повода, даже не искры, а подобия ее, как люди уже собирались кучками, раздавались возгласы, выкрики. Случается, что с неба вдруг падают крупные капли дождя, хотя только что небосвод был ясен.

Это были дни бесчисленных демонстраций. Самая мощная из них произошла в мае 1918 года, в день юбилея Национального театра. Больше всех неистовствовала молодежь. Мира и крушения империи она ждала нетерпеливо, с волнением, ведь от этих событий зависела судьба каждого: идти или не идти на войну.

Но даже и те, у кого не было родных и близких в армии и кому не предстояло призываться самому, тоже были проникнуты мятежным духом. Крушение монархии означало для них не только конец продуктовых карточек, но и конец национального гнета, повсеместного произвола, нужды. Идейная убежденность, подкрепленная личной заинтересованностью, — большая сила. Да, мы ненавидим Габсбургов и хотим создать свое национальное государство, в котором всем нам будет житься вольней и лучше.

Вера многотысячных масс, исполненных невиданного энтузиазма, была подобна дыму над алтарем, где возложена жертва, угодная богу. От многоголосого пения и ликующих криков дребезжали оконные стекла. Каждому участнику демонстрации хотелось возглашать что-нибудь — позор угнетателям или славу грядущему триумфу справедливости. Годами нельзя было ни сказать, ни даже шепнуть крамольного слова, вот почему сейчас так хочется кричать, плясать, орать во весь голос. Легкие, бронхи, горло — весь организм жаждет этого, каждая жилка в теле! Прямо-таки физическая потребность ниспровергать овладела всеми.

— Погляди на этого пузана, — смеется Пепичек, — он определенно уверен, что стоит только спихнуть прогнившую империю, и завтра же утром булки с маком сами полезут ему в рот.

Три дня демонстранты заполняли улицы Праги. Некоторые, понимая важность момента, с опаской думали о положении на французском фронте, где в это время немцы лавиной ринулись на Эмс. Оттуда приходили нерадостные вести. Но энтузиазм молодежи вскоре захватил всех, и люди забыли об отчаянных боях в Шампани.

— Да здравствует независимость Чехии!

Демонстранты хором запевают чешский гимн, сегодня, наверное, уже в сотый раз.

У киоска притулился полицейский, сжался, как червяк, все о нем забыли, он точно жалкая песчинка в буйном море. Где его былая грубость, былой молодецкий румянец?

— Эй ты, невежа, сбрасывай хохол! [148] Полицейские в Австро-Венгрии носили головные уборы с высоким «хохлом» из петушиных перьев.

Полицейский покорно снимает ненавистный всем кивер с «хохлом». Гимн торжественно замирает. Проспект Фердинанда так заполнен людьми, что нельзя ни проехать, ни пройти. Будь рад, что ты жив и не задавлен до полусмерти.