Лидия Сычёва - Мёд жизни [litres]

Наденька громко и с большим удовольствием расхохоталась.

Юрий подождал, когда стихнет веселье, и скорбно продолжил:

– Хотя он даже формально мне вменить ничего не мог! Да, я два раза пришёл на работу не к девяти утра, а к двенадцати. Но я в другие дни позже уходил! У охраны всё отмечено. Потом, я же не крепостной! Я – учёный.

– Плох тот учёный, Юрий, кто не способен за шефа диссертацию состряпать.

– Ага. И тут меня вызывает Степан Игнатьевич. Я, естественно, не зная этих интриг, вхожу к нему в бодром расположении духа. (Начальство любит, когда сотрудник полон сил, излучает энергию. Оно видит, что не зря деньги платит.) Принёс ему в папочке первые главы «Кодекса…» посмотреть.

А директор мне с улыбкой говорит, едва я на порог ступил: «Юрий Порфирьевич, я вас извещаю: приходил Шмелёв и попросил вас уволить».

– А вы?

– Я онемел! Я был так потрясен, что слова не мог вымолвить. Не помню, как сел, даже без приглашения, кажется.

А Степану Игнатьевичу ситуация нравится до невозможности, он же игрун у нас, демиург, а тут, пожалуйста, «кошки-мышки» вживую. Ну, насладился он произведенным эффектом и продолжает: «Ступайте к Шмелёву и передайте ему, что с сегодняшнего дня вы напрямую мне подчиняетесь».

Я говорю: «Хорошо». А сам – как в воду опущенный.

И тут Степан Игнатьевич спрашивает меня: «А правда ли, что Шмелёв просил вас диссертацию за него написать?»

– О! – воскликнула Наденька. – Как интересно!

– Меня эти слова как громом поразили: кто же сказал ему, кто? Неужто вы, Наденька? Я же только вам говорил, я с вас слово взял, что разговор между нами! Меня такая боль пронзила, когда я вообразил, что вы меня предали. – Глаза Юрия повлажнели. – Но потом я отмёл эту мысль. Вы слишком оригинальная, не знаю даже с кем вас сравнить…

– Единственная и неповторимая!

– Да! Вы не будете в «тараканьих бегах» участвовать, вы…

– …гений чистой красоты!

– Совершенно верно. Причем недосягаемый. Вы в эмпиреях, вдали от забот суетного света пребываете. И я понял, что Шмелев сам директору проболтался, а теперь хочет от меня избавиться, чтобы не было свидетеля его низости.

И тогда я говорю Степану Игнатьевичу резко:

– Вы знаете, я не хочу этот вопрос обсуждать, он мне неприятен, простите, – и выскочил прочь.

Что делать мне? Я написал Шмелёву по электронной почте письмо, что был у директора, и что с этого часа поступаю в прямое распоряжение Степана Игнатьевича.

Дмитрий Сергеевич тут же пришёл ко мне и стал кричать, что я неблагодарный, сутяга, карьерист – два месяца всего проработал, а меня уже директор повысил, забрал к себе. А я должен был отказаться от этой чести и остаться у Шмелёва!

– Нахал.

– Да! А я успокоился к этому моменту совершенно. И говорю ему: «Дмитрий Сергеевич, я не сутяга, я пришел сюда русскую идею продвигать, особый путь российской цивилизации, в который верю. Я абсолютно бескорыстно работаю, у меня зарплата в два раз ниже средней по Москве. Живу в общежитии, без семьи, как монах. За что вы меня просили уволить? Что я вам сделал плохого?..»

И тут его перемкнуло! У него растроение личности, это в православии называется «прелесть».

– Хамелеон обыкновенный, – хмыкнула Наденька.

– Хуже! – вскричал Юрий. – Вы даже не представляете себе бездну его падения! Вы его видели нечасто! А я с ним два месяца проработал, каждый день встречался по нескольку раз, в долгие беседы вступал. Нет, всё хуже! Вот вы машете, не верите, а я с бесом воплощенным дело имел!..

Тёнькин выговорил это с такой страстью, экспрессией, что Наденька даже от него отодвинулась.

– Видите, вы от меня шарахаетесь, скажете: чокнутый! А я его на третий день раскусил!

Наденька улыбнулась:

– А чего ж молчали? Да ещё заступались за него постоянно, когда я вам говорила, что Шмелёв – аферист, альфонс. А вы – «благодетель, благодетель»!..

В глазах у Юрия мелькнула сумасшедшинка:

– Не хотел себя обнаруживать! Вдруг вы с ним в тайных сношениях, или скажите кому-то. Я же хитрый! – Юрий счастливо расхохотался. – Это на вид я – простоватый, дурак дураком. А я, – он погрозил пальцем небу, – я себе на уме!

– Юрий, мессия вы наш тульский, не льстите себе, – приземлила его Наденька. – Шмелёв – обычный лжец. И вы его, кстати, провоцируете своими деликатностями. Ко мне он не приходит с предложениями об интеллектуальном рабстве.

– То есть, я – виноват? Падающего подтолкни? Девочка в короткой юбке идёт, значит, кинься на неё, оскверни её чистоту?..