Лидия Сычёва - Мёд жизни [litres]

Зинаида изумилась:

– Полина, первый раз такое чудо вижу! Ты – дипломат, дрессировщик! Укротитель молодых петухов! Тебе надо на международные переговоры направлять! Для снятия санкций.

– Ой, кума, – вздыхает Полина. – Я Васе говорю: женщина любит ушами! Ну скажи ты мне хоть одно слово нежное! Он тогда ещё больше надувается, сидит мрачный, как сыч, обхвативши голову руками. Потом мысли в нём, видно, начинают кипеть, он вскакивает, бегает по комнате туда-сюда. И всё равно молчит, как заговорённый. По два-три дня не разговариваем вообще после этого. Может, у него зарок?! Или колдовство какое? Не знаю, что и думать. Я и с цветами разговариваю, и с петухами (ты видела!), и с начальством теперь запросто общаюсь. Один Вася не поддается!.. Вот что это, скажи? Как это понимать?

Зинаида пожимает плечами. Наступает долгая пауза.

– А может, это… – Зинаида морщит лоб, подбирая подходящее слово, и, наконец, находит:

– …любовь?

Полина и Зинаида смотрят друг на друга с изумлением, а потом начинают хохотать так, что кролики шарахаются в клетке, дети оглядываются, и только цыплёнок-подросток торопливо и жадно клюет кашу.

В лице Юрия Порфирьевича Тёнькина, кандидата философских наук, есть что-то несерьёзное. Бывают такие люди: вроде и умные, и с убеждениями, и в семье у них всё благополучно, а всё равно – не хватает какой-то малости. Ну, как в неудавшемся борще – то ли подсолить его надо, то ли поперчить, то ли доварить – трудно понять, в чём «недостача», когда борщ уже разлит по тарелкам.

К Наденьке Юрий прибежал жаловаться на начальника отдела Шмелёва.

– Ужасно он оскорбил меня! Ужасно!

– Что, нецензурно?

– Обозвал козлом.

– Ха-ха! Какие высокие отношения!

– Напрасно смеётесь, Наденька. Это, знаете ли, весьма обидное для мужчины оскорбление. Если бы мы жили в XIX веке, я бы на дуэль его вызвал. Помните, в прошлый раз, когда я у вас сидел, он мне позвонил и говорит: «Вы где?» А я ответил, мол, в туалете. Он аж взвился: «Зачем вы мне это говорите?» «Так вы ж сами спросили!..» Какой деликатный, с тонкими фибрами души, почуял, что я у вас, начал названивать. Отслеживает каждый шаг, шпионит за мной. А я, Наденька, не мог к вам не прибежать! Ах, какая вы чудесная женщина!.. Вы людей вскрываете, как консервные банки. Я вас увижу, у меня душа нараспашку – не могу сдержать себя, всё выкладываю. В чём секрет вашего обаяния?

– В чае, наверное. – Наденька смеётся, двигая корзиночку с печеньем в сторону Юрия Порфирьевича.

– Вы пользуетесь тем, что я сладкое люблю, конфеты, чай, вот я вам всё и выбалтываю. Но, извините, не могу почему-то остановиться.

– Пою вас чаем, гостюю, и всё не в коня корм. Что же вы так оплошали? Надо было его хотя бы бараном обозвать. Или сказать: «Тьфу, мерзость!» Вы же берётесь защищать русскую идею, о духовности проповедуете. Нельзя, чтобы слово с делом расходилось.

Юрий складывает губы бантиком, будто невинная девица.

Наденька продолжает:

– Я вижу, вы упиваетесь своей ролью – безответной жертвы.

– Что вы, Наденька! Я страдаю! – Светло-голубые глаза Юрия действительно как бы подёрнулись слезой. – То, что Дмитрий Сергеевич меня оскорбил, это ладно, это ничего. Но он против православия выступил!

– У-у! – делано удивляется Наденька. – Он же такой благочестивый, весь кабинет иконами завешан.

– Да-да, очень он любит о божественном толковать. Когда вы мне прислали ссылку на статью, где пишут, что он жену бил, потом бросил её с тремя детьми, ушёл из дома к артистке жить и все иконы с собой унёс, я не поверил вам, Наденька.

– Не я же статью писала! Случайно наткнулась, думаю, надо познакомить Юрия Порфирьевича с биографией его благодетеля.

– Ценю вашу заботу! Но – не поверил. Подумал: чем ближе человек к Богу, тем больше на него поклёпов тёмные силы возводят. И вас, Наденька, грешным делом, отнёс к невольным орудиям в руках лукавых.

– Очень цветисто плетёте! – фыркнула Наденька.

– Не обижайтесь, я вам всё, как на духу выкладываю, не таясь. Потом, всё-таки он благодетель мой: выцепил из Тулы, где я бы и поныне прозябал, вульгарно пересказывая Канта будущим судебным приставам или пожарным. А тут – масштаб, дело большое! – Юрий даже вскочил, замахал длинными руками. – Никогда не забуду звёздный час мой, когда Дмитрий Сергеевич после конференции в институте истории говорит приватно: «Мы создаём отдел государственной культуры. Собираем лучшие кадры страны. Вам такая работа интересна?». У меня даже коленки затряслись. Такие предложения раз в жизни бывают!