Александр Мелихов - Тризна

На прощанье мой земляк, как уже состоявшийся основоположник начинающему, подарил мне раритетное московское издание его эпопеи с размытым чернильным штампом изъятия из библиотеки, что-то типа «Перед прочтением сжечь». Но неведомая библиотекарша сохранила томище от костра с риском самой угодить на костер.

Я начал читать сразу же по возвращении в свой яйцевидный отель, хотя уже был вымотан до предела, да к тому же и принял внутрь изрядно, хоть и при шикарной закуске. Налегал, кстати, из сентиментальных чувств по-прежнему на конину. И на книгу налег тоже в полной размягченности – припал, так сказать, к истокам. И это оказалось невероятное барахло.

Штамп на штампе. Все джигиты стройные и плечистые, у всех девушек смех, как колокольчик. Все ханы гордые и жестокие, одного от другого мама родная не отличит. Все жырау старые и мудрые – я, кстати, так и не понял, чем отличается жырау от акына. Тем более что из века в век жырау твердит хану одно и то же: не презирай черную кость, вы дети одного народа. Как, возмущается хан, я и эти мамбеты – братья?!. Да, говорит жырау и исполняет такую песню, что у хана катятся слезы. И он прощает аул, уже приготовленный к вырубке. В каждой части имеются еще и клоны верных слуг, добрых мамаш, мудрых аксакалов…

Я только в самолете начал приходить в себя. И вот из-за такой, думаю, белиберды мой земляк бросал вызов, терял карьеру… И становился основоположником…

Но где-то над бывшим Казанским ханством я подумал: а что такого, многие основоположники были не лучше. Кто сейчас читает какого-нибудь Тредьяковского, но в истории русской литературы он останется. А тогда и я могу остаться в истории казахской техники – как какой-нибудь Можайский, которого знают только в России.

Жена сначала была категорически против того, чтобы я становился основоположником, но гравитационному полю национального возрождения противиться невозможно. Через неделю она уже сама начала просить: хоть бы ты скорее свалил в свой Казахстан.

В гостевом доме с камином я жил, как полубог, хотя читать пришлось вещи довольно элементарные, почти научпоп – национальное возрождение востребует прежде всего мифотворцев. Нужно было разворачивать подготовительные курсы, минимальные лабораторийки – дела много, только поспевать. Но среди соратников начались, как выражались при старом режиме, отдельные настроения, реплики в сторону, что наезжают, мол, тут всякие гастролеры учить коренное население, а сами даже родного языка не знают, отсиделись по Ленинградам, пока патриоты боролись за свободу…

Я понял, что мне нужна глубоко эшелонированная команда, чтобы еще в школе глубоко перепахать одаренных кизимок и балалар, как в пору моего детства называли девочек и мальчиков. Кстати, и по части сексуальной свободы они вроде бы шагнули в Европу, но убедиться самолично я не решился – уж больно много было желающих за мной приглядывать. Да лично для меня и одного слишком много, а из эталонной Америки несется этот бабский террор: харассмент, харассмент… Вдруг меня решат сделать по этой части основоположником?

В общем, я увидел, что задачу я перед собой поставил непосильную. А если бы даже я за черт знает сколько лет, если бы дожил… Правда, может, выгоднее было бы и не дожить, недожившим, то есть недоопозорившимся увековечиться легче. Так вот, если бы я сумел подготовить в моем направлении сколько-то там хороших инженеров, так им бы потом понадобилось и поприще, а это уровень уже и не министерский. Правда, я только что услышал послание Обломова из-за гроба – тоже своего рода мертвая рука. Что нужно забабахать такой проект, чтобы все рты разинули. А то мы, казахи, пока что преодолели второсортность только в ординарном. Но для самоуважения требуется еще и сотворить нечто неслыханное. И тут бы как раз и замутить что-то вместе с русскими, у которых есть для этого все, кроме мечты. Кроме какого-нибудь ученого авантюриста типа Обломова.

Но тут же я подумал: ведь и сейчас вся слава достанется русским. А мы опять окажемся младшим если не братом, так партнером. А любому народу лучше быть первым в своем ауле, чем вторым в мире.

В общем, я убедился, что мне по силам только создавать гравитационное поле для отдельных романтиков. Вытаскивать их из серости. Хотя, как и это делать, не очень понятно. Вот в таком вот состоянии между небом и землей я сейчас и пребываю. Довольно часто летаю на родину, но тоже лучше всего себя чувствую в полете. Вот так бы летел и летел. Только иногда хочется полежать на облаке – уж очень пышно взбиты эти перины.