Александр Мелихов - Тризна

А потом Супермен начал вместе с ней медленно подниматься. И вот они уже висят рядом на порядочной высоте, даже немножко страшновато. И вдруг он ныряет вниз, и она остается одна. А потом, видимо, что-то происходит с воздушным потоком, и она тоже начинает падать. И он взвивается вверх и подхватывает ее на руки. И так они вместе опускаются на землю.

Эта архетипическая картина – мужчина, да еще красавец-брюнет спасает женщину – оказалась такой трогательной, что я невольно зааплодировал вместе со всей толпишкой. А спасенная освободилась в том же тамбуре от голубого скафандра и вышла наружу неухоженной теткой, только очень похорошевшей от пережитого счастья. И тут же в тамбур отправилась следующая.

Счастье быть спасенной голливудским красавцем стоило не так уж дешево, я даже удивился, когда очередь дошла до меня. Я уже понял, что на поток можно ложиться без опаски. В этом я не раз убеждался в аэродинамических расчетах, но тут получил самые убедительные подтверждения – сигналы тела. Оно лежало на воздухе, как на матраце, а Супермен кричал мне в ухо, что я все делаю правильно, и отпустил меня под сетчатый потолок без своего сопровождения. А когда мы вместе выходили – я был последний, уже стемнело, – он сказал, что мог бы даже захватить меня на парашютный прыжок.

Я посмеялся, но телефон взял. Заниматься этой опасной чепухой у меня не было ни малейшей охоты. Но жизнь тянулась так медленно и скучно, что мне пришел на ум еще один Севин урок. Он на шабашке нам втолковывал, что каждому человеку и даже народу нужен свой фронтир. Чтобы что-то преодолевать, куда-то расти. А у меня давно никакого фронтира не было. И я позвонил Супермену. Он оказался отличным парнем, в Америке таких полно. Так дружелюбно со мной в последний раз говорил только Обломов, когда я пришел просить рекомендацию. И все-таки перед вылетом пришлось пару раз сбегать в сортир. Фронтир и сортир близнецы-братья.

Но когда я шагнул из люка, то пожалел, что не сбегал в третий. После полета в стакане мое тело решило, что я снова лягу на воздух, как на матрац. А когда я ухнул, будто с крыши, а под ногами-то бездна… В рекламе обычно успокаивают: всего через две-три секунды… Но за эти три секунды можно три раза поседеть. Хотя седина моему бизнесу на пользу.

Еще пишут: незабываемое ощущение полета… Какого, к черту, полета! Висишь черт знает на какой высотище, а под ногами ничего нет, господи, думаешь, хоть бы скорее долететь, и уже больше никогда, ни за какие коврижки!..

Но внизу тебя охватывает такое счастье, что ты спасен… Это упоение держится иногда дня три-четыре. А потом опять начинается скука жизни, этакий комплекс простого американского парня Мартина Идена. Всего достиг, а мираж растаял. И снова начинается тоска по какому-то фронтиру. И я снова звоню Супермену.

Кое-какая привычка все-таки наработалась, перед вылетом ощущаю уже не ужас, а безнадежность. Разобьюсь, так и черт с ним, лишь бы скорей отмучиться. И вниз уже смотреть не боюсь. Наоборот, высматриваю, куда же они попрятались – банджо, ковбои, Огайо, Оклахома, апачи, Аппалачи?.. Внизу только бензоколонки, шоссе, прямоугольнички домов – все для удобства, и ничего, простите, для мечты. И я мысленно выбираю, куда бы мне приземлиться, и вижу, что некуда. Фронтира нет нигде. Везде или удобство и скука, или кошмар.

Но я еще не настолько исскучался, чтобы выбрать кошмар. И вижу, что мне самое место между небом и землей – вот так бы лететь и лететь, и никогда не приземляться.

– Все, финита ля комедиа. Скончал певец. Не смотрите на меня так, все нормально. Мы же договорились рассказывать друг другу каждый свою неправду, я и рассказал неправду. У меня все зашибись, мы, евреи, умеем устраиваться. Выпьем, чтоб легче было лгать. Слабая все-таки штука саке, пьешь-пьешь, а никак не провраться. Вы можете на кого-то другого смотреть? Смотрите на Мохова, пусть теперь Иван Крестьянский Сын режет нам свою неправду-матку.

Но ерничество не шло ни ситуации, ни нынешнему Коту – слишком уж он смахивал на старика Хоттабыча, и все продолжали смотреть на него очень серьезно и даже испытующе. Из прищуренных глаз Бахыта исчезло примиренное выражение усталого рикши; у Галки несколько раз поднялась верхняя губка, приоткрывая по ее краешкам два забытых маленьких вздутия, словно изнутри пыталась выглянуть на свет еще одна губа. Но тут загудел Мохов – замес мосластого сутулого мастерового пробился в нем сквозь все ученые степени и звания.