Юлия Друнина - Избранные произведения в 2 томах. Т. 2. Стихотворения 1970–1980; Проза 1966–1979

И те, у кого, к счастью, все в семье уцелели, но под развалинами остались какая-нибудь кровать или комод – единственное состояние, – тоже не хотят уходить. Да и куда им идти – без гроша за душой, с оравой малых ребят и с беспомощными стариками?..

На грузовике установлена миниатюрная игрушечная церковь. Вздымает замерзшие руки священник. Вокруг люди на коленях. «Ну что же – благодарите бога за все, что он для вас сделал!» – с горечью говорит Лаура.

Мои спутники вышли из машины, разговаривают с беженцами, фотографируют их. А мне мучительно стыдно. Никто ни о чем меня не спрашивает и не просит – у этих людей удивительное чувство достоинства. Но поглядывают эти все потерявшие люди вопросительно – зачем я здесь, не на туристской же прогулке?

Возвращаются Лаура и Франко. Профессор обязательно хочет мне показать Триниту Диделию – церковь то ли десятого, то ли двенадцатого века. Честно говоря, мне совсем не до памятников искусств, но не хочу быть невежливой.

Долго ищем эту самую Триниту Диделию. Вот она, неподалеку от Кастельветрано. Цела, только дала чуть заметную трещину.

Возле церкви – небольшой лагерь беженцев из Кастельветрано. Слушаю профессора, а сама все кошусь на самодельные палатки. К нам подходит старая крестьянка в длинном черном платке и две молоденькие девушки в одеялах. «Руссо?» – спрашивает женщина. – «Си».

Господи, как осветились их лица, как старались они что-нибудь сделать для меня! Девушки наперебой сообщали всякие подробности о церкви, потом повели внутрь. У входа я остановилась и, естественно, пропустила вперед старую крестьянку: «Пожалуйста, синьора!» С каким врожденным достоинством она поблагодарила меня!

Девушки приплясывали от холода. Я с ужасом смотрела на их голые ноги, на посиневшие руки, придерживающие легкие одеяла, накинутые вместо пальто. Протягиваю одной из девушек свои перчатки. «Нет, нет, не надо!» – покраснев, решительно затрясла она головой. Но другие, увидев, что я тоже чуть не до слез смущена и огорчена, стали ее уговаривать: «Бери, бери, не обижай, человека!» Девушка поблагодарила, убежала куда-то, а через минуту появилась с тремя мандаринами – она не хотела быть в долгу.

Когда я вышла из церкви, меня уже сопровождала целая толпа. Подошли к палатке, где молодая женщина держала на руках грудного младенца. «Мария, это русская, покажи ей твоего Пепе». Женщина испуганным движением вырвала соску изо рта малыша – мол, это неприлично… Потом меня попросила подойти к больной девочке, которой очень плохо и которая очень хочет посмотреть на русскую. У девочки болело горло, она была в жару, а ночь обещала быть такой холодной… Я попыталась сказать ребенку что-то шутливое. К счастью, в одном кармане у меня была деревянная хохломская ложка, а в другом тюбик советского плавленого сыра.

– Нет, мы не жалуемся, наоборот, мы благодарим бога. Ведь он совершил чудо: в Кастельветрано не погибло ни одного человека, – сказал мне молодой человек, оказавшийся учеником Франко Грасса, искусствоведом.

– Скажите, синьора, – застенчиво обратился ко мне пожилой крестьянин, – к какой партии вы принадлежите – к христианско-демократической, к коммунистической или еще какой-либо?

Все затихли, ожидая ответа. Я тоже молчала, потом негромко сказала: «Я – член Коммунистической партии».

Люди зашумели, заулыбались. А я солгала им, впервые в жизни став самозванцем: ведь я – беспартийная.

Но тут в этот момент я не могла поступить иначе…

– Мы все здесь компаньи! – сказала мне на прощание старая крестьянка, и я не поняла, что она хотела этим сказать: то ли просто, что они дружно живут, то ли, что все они коммунисты. Но, прощаясь со мной, эта женщина подняла кверху сжатый кулак. Я ответила тем же: «Рот Фронт!» И все они – даже дети – повторили этот жест – знак международной солидарности. А за их спинами темнела старинная церковь Тринита Диделия…

Мы возвращались в Палермо. Уже стемнело. И снова мы проносились сквозь мертвые городки, а вдоль дороги дымились костры, и беженцы смотрели нам вслед. А навстречу все шли и шли, все ехали и ехали солдаты и карабинеры. И нельзя было не вспомнить войну, не вспомнить фронтовые дороги Великой Отечественной…

И отрываться от этой земли было словно отрываться от собственной юности…

Но я не принадлежала себе, я была корреспондентом. В Сицилии я уже сделала свое дело, теперь меня ждала Северная Италия.

К тому же, ночь и день прошли совершенно спокойно – верилось, хотелось верить, что самое страшное уже позади… Когда объявили посадку на последний – мой – самолет, началась гроза. Гремел гром, сверкала молния, а я бежала под проливным дождем к трапу «Каравеллы» и думала о тех, кто проводит эту ночь в горах, под открытым небом…