Игорь Болгарин - Обратной дороги нет [сборник]

Анохин первый со своего подоконника увидел, как возле входа в здание госпиталя остановился старенький «газик» и пожилой, скрюченный радикулитом киномеханик Петр Спиридоныч, имя и отчество которого раненые сократили до Бидоныча, стал выгружать железные широкие банки с пленкой. Анохин уже знал, что эти банки называются яуфами, но в госпитале они шли под наименованием «бидоны».

– Кино привезли! – объявил Анохин.

К окну подтянулись еще несколько раненых. Глядя вниз, они обсудили, что яуф не один, значит, в довесок к «Новостям дня» им покажут еще и какое-то художественное кино. Может, даже американское. Бидоныч уже привозил «Серенаду солнечной долины» и обещал выпросить «Сестру его дворецкого» – фильм, которого здесь еще никто не видел, но слухи о нем уже прокатились по госпиталям.

Когда две крепконогие, плотные санитарки ввезли в зал на каталке передвижку, раненые окружили киномеханика.

– Чем порадуешь, Бидоныч?

– Радостным для кажного кином, – уклончиво ответил Бидоныч.

– Поди, «Сестру дворецкого» привез? – пытались угадать раненые.

– Бери выше!

– Куда ж выше?

– Про фрицев.

– Эка невидаль, – разочарованно сказал Пунькин из соседней палаты. – Мы на них живьем насмотрелись – до сих пор по ночам мерещатся.

– Не, такого вы еще не видали!

Бидоныч, разговаривая, привычно подключил кинопроектор к электрической сети, разложил на столе коробки с фильмами, склянку с ацетоном и кисточку на случай обрыва ленты…

Тем временем зал заполнялся ранеными. Рассаживались на скамейках напротив сшитого из старых простыней экрана. Костыли, костыли…

Потом сестрички привели загипсованных «пистолетов» с раздробленными ключицами и «груднят», руки которых были наглухо перебинтованы. Привезли «гиревиков» на кроватях, приспособленных для вытяжки ног.

Раненые тихо переговаривались. Покашливали. Ждали…

Застрекотал проекционный аппарат, и на экране высветилась надпись «17 июля 1944 года. Москва». А потом появились гитлеровцы. Они во всю ширь заполонили главную московскую улицу. Шеренга за шеренгой. И не видно ни начала, ни конца колонне. Она начиналась где-то в прилегающих к Кремлю улицах и исчезала далеко за Белорусским вокзалом. Их тысячи и тысячи, генералов и офицеров, унтеров и рядовых. Одежка драная, мятая, лица изможденные: попали в плен после тяжелых боев. Высшие чины старались соблюсти чувство собственного достоинства, держались ровно, глядели прямо перед собой. Рядовые и унтеры не скрывали своего любопытства, разглядывали дома и людей. Как-никак, это Москва, к которой они так давно стремились.

В зале наступила полная тишина. Все смолкли. Даже не кашляли. Эти зрители знали, что такое гитлеровцы. Но в таком количестве… пленные… в Москве… Небывалое зрелище!

А на экране гитлеровцы тяжело шаркали сапогами по асфальту. Позвякивали котелки и жестяные банки, подвешенные к поясам. Мелодия плена…

Конвоиры с насупленными крестьянскими лицами весьма грозно держали винтовки со штыками наперевес. В этом было нечто театральное, потому что ясно: никто из пленных никуда не убежит.

На тротуарах стояли молчаливые москвичи. Одеты легко: лето, жара. На узких балконах тоже тесно. И из множества распахнутых окон разглядывали пленных. Большинство еще никогда не видели фашистских вояк вблизи. Веселья и праздничности среди москвичей не было. Лишь мрачноватое любопытство, смешанное у кого с торжеством, а у кого и с жалостью.

Лента закончилась, вспыхнул свет. Раненые зашумели:

– Не порть радость, Бидоныч!

– Обедом не покормим!

– Покажи еще раз!

– Чего на них по второму разу глядеть-то? – развел руками хозяин передвижки. – Щас я вам новое кино покажу. «В шесть часов вечера после войны». Ладынина, Самойлов, Любезнов! Во!

– Ну даешь, Бидоныч! «В шесть часов после…» Еще война не кончилась!

– Не! Давай еще раз про пленных фрицев. Именины сердца!..

– Ага! Повтори про немцев! А Ладынину опосля!

Механик вновь начал заправлять ленту.

Анохин, опираясь на костыли и опасливо приподнимая перебинтованную ногу, чтобы ни за что не зацепить, не удариться, встал:

– Нашли, что по второму разу смотреть! – пробормотал он и вышел из зала.

– Свет! – прошипели ему вслед. – Дверь закрой!

Дверь закрылась, и на экране вновь возникли шеренги бредущих пленных немцев, заполнившие всю ширину московской улицы Горького. Опять вглядывались раненые в чужие лица. И ничего такого в этих вояках не находили. А как они напугали в сорок первом! Получили по соплям – враз полиняли…