Анна Бру - Панк-хроники советских времен

Знатоки исскуств с апломбом бездарности, с лёкго-стью балагурили о Да Винчи, Модельяни, Ван Гоге. Они уверяли слушателей, что они знают, кто талантлив, а кто нет. Они забывали про самое главное — про присутствие неугасимого пламени в тех, кто продолжает гореть, несмотря на препоны. Одновременно, «знатоки» ухлестывали за представительницами слабого пола в тяжёлых кулонах из уральских самоцветов, забывая про самую главную заповедь, что только время может продемонстрировать настоящую экспертизу.

Благодаря Дёме, мой коридор, казалось, светился изнутри. Загадочный ветер гулял по нему, обдавая могильным холодом мои щиколотки и пятки. Трудно было сказать, дул ли он из подъезда, с улицы, окна кухни, из-под дверей комнат, или с планеты без названия под номером 306175.

Покраска стен, однозначно, подействовала на моего соседа по коммуналке Леонида и застала его, как он выразился, врасплох. Он поймал меня у туалета, слёзно протестуя и говоря, что в сюрреализме он ничего не понимает. И что направление в целом даёт ему необъяснимую нервозность и головную боль, добавив, что по образованию он простой советский инженер и хочет жить спокойно. Он твёрдо пообещал дать деньги на перекраску, однако, средства никогда не материлизовались. Прямо как в картинах Серафины, франзуской примитивистки, коридор продолжал светиться день и ночь. Наводя одновременно непонятную тоску и возбуждение уходящим в перспективу пространством, действуя на меня так же небъяснимо, как полотна примнтнвистки. Я вступила в корридор и почувствовала, как меня стало подташнивать от навалившегося неожиданного возбуждения, которое психиаторы называют маниакальность. Я подняла батон Бетритдиновой с полу, взяла с полки молоток и прибила его к стене у туалета рядом с металлической табличкой, украденной с трансформаторной будки одним из моих знакомых. «Придурков», как называла их моя мама. «Осторожно! Высокое напряжение!»

«Гугенхейм!» — подумала я. — «А может — даже покруче!».

Я твёрдо решила, что настало время выпить чаю. Но только я зажгла спичку, как полная газа духовка взорвалась. Меня подняло в воздух и швырнуло в коридор, пролетев метров пять в горизонтальном положении, как торпеда, я резко приземлилась в конце коридора у входной двери в квартиру. Запахло полёным. В это время раздался звонок.

Я сидела на полу в коридоре в тонкой эластичной майке с огромной раплавившейся дырой посередине, по краям дыры были английские буквы “Р” и “L” — всё, что осталось от надписи «Плэй Гёрл». Моя чёлка сгорела и торчала ёжиком у самых корней волос, ресницы исчезли. Всё это время газ сочился из духовки, потому что вместо чёрной ручки я повернула бывшую красную, превратившуюся от времени, пыли и сала в тёмно-коричневую.

Звонок продолжал трезвонить, я открыла. На пороге стоял милиционер. Он прищурился и повёл носом. Пожар? Я, молча, показала на кухню. Он прошёл мимо меня к плите и повернул ручку в нейтральную позицию, закрыл дверь духовки, распахнувшуюся во время взрыва. Стекло от разбитого окна, валявшееся на полу, выглядело тоже как последствие взрыва. Лариска и Бет-ретдинова исчезли. Во время нашей с Бетритдиновой перепалки, кто-то позвонил в милицию. Я готова была отдать голову на отсечение, что это был Ларискин отец, хотя никаких доказательств у меня не было.

Раздражённый, чисто выбритый сержант явно обалдел от цвета стен моего коридора. Он давал мне словесное предупреждение, очумело блуждая широко раскрытыми глазами по потолку и стенам:

— В следующий раз отправлю Вас в КПЗ, — сказал он и мрачно и добавил: — Вам, гражданочка, должно быть стыдно!

— А это, — он показывал на стены, — такого не придумаешь нарочно! Вы случайно не дальтоник?

Выходя на лестничную клетку, он покосился на квартиру Бетритдиновой и утвердительно пробормотал:

— Их никого нет дома.

Через несколько месяцев я встретила Лариску на улице. Она толкала коляску. Лариска была права, когда кричала, что она часть его, а он — часть её. Свидетельством тому было существо в коляске в розовом кружевном чепце, которое безмятежно улыбалось беззубой улыбкой и пускало пузыри. Я спросила:

— Как зовут?

Лариска ответила:

— Рената, в честь бабушки.

В 1984 году, я опять встретилась с Лариской в больнице на Бауманской, где она работала медсестрой. Это было за два года до того, как я получила разрешение на выезд из СССР. Она подошла к моей кровати и сказала:

— Помнишь, как ты кричала из окна?