Эмилия Дворянова - Дилогия - Концерт для слова (музыкально-эротические опыты); У входа в море

— вы что-то сказали, мадам?

— нет, я бы только хотела сесть… но не вижу ни одного стула…

— это мы виноваты, и как же мы не подумали, что люди могут устать… там, у рояля, есть один…

… но у нее нет права садиться там, если сядет, клавиши завладеют ею, она поднимет руку и пробежится по ним, фраза для левой руки, и неожиданно услышит себя… тук-тук… это мизинец тянет ее руку вниз и стучит по клавишам — тук…

… тише…

кто-то останавливается совсем рядом, Анастасия поднимает глаза, а, тот странный человек, который всегда смотрит вниз, в свою тарелку, и лишь на мгновение поднимает глаза… к горизонту, а потом — снова вниз… интересно, он так и будет смотреть на свои черные брюки? она уставилась на его галстук-бабочку, надо же, и в самом деле — бабочка, как смешно, она может развязать ее своим взглядом или завязать какой-нибудь разговор… а он, конечно, все так же будет смотреть в тарелку, он и сейчас держит тарелку и, в сущности, смотрит в нее, а не на брюки, люди редко меняют свои привычки, пытается удержать ее в руке, а потом вдруг ставит на стойку бара, ужасно близко от нее, туда, где она оперлась на руку, и Анастасия увидела в его тарелке куриную ножку, вы не могли бы дать мне эту ножку?.. ее сердце от испуга ухнуло вниз, о Боже, неужели я сказала это вслух!

… так бывает, человек теряет контроль…

он даже не взглянул на нее… сейчас она поставит свой бокал, протянет руку и возьмет эту ножку, она хочет есть, так и надо сделать, раз уж никто их не обслуживает… нет-нет, так нельзя, пора остановиться… она вообще не контролирует свою речь, которая рвется наружу… придется убегать, отойти, добраться до стула у рояля, как и предлагал бармен, и пусть клавиши увлекут ее своей ностальгией, это не опасно, потому что без рук она не может себе это позволить, аккорды и арпеджио останутся у нее внутри, она бы не смогла наполнить желание мелодией, у песни песни нет…

пусть поцелует он меня поцелуем губ,

пусть он целует… губы пробуют на вкус, язык втягивается внутрь, и вино течет в пищевод, потом, испаряясь, поднимается вверх, в голову, превращаясь в секрет,

Анастасия оторвала себя от бара и сделала два шага к роялю, но нужны еще три, чтобы дойти до стула, он такой кожаный, мягкий, вращающийся, с регулируемой высотой — можно вверх, а можно и вниз… и вдруг в зале потемнело. Кто-то выключил люстру, и свет вернулся в себя, стал мягче, остались гореть только светильники на стенах, воздух внезапно замер, голоса споткнулись на полуслове, смолкли. Все взгляды, как по команде, обратились к входной двери, черный господин с бабочкой поднял веки и задержал глаза там, наверху, не опуская их, как обычно, в свою тарелку, Анастасия остановилась в самом конце барной стоки, куда успела дойти, в голове вдруг стало совсем ясно, паутина распалась…

О, воскликнула Анастасия,

но, похоже, воскликнули все — всеобщая реакция разочарования, воплощенная в разных гласных звуках, так что мое «О» просто растворилось в них, когда вместо доктора появился старик-администратор, в темно-вишневом костюме и жабо на шее, а за ним еще трое мужчин с большими пузатыми сумками; одного я узнала, это он вешал мне на стену зеленую картину перед кроватью, значит, они из обслуживающего персонала, только на этот раз — не в рабочих комбинезонах, а в брюках и белых рубашках, они шли за стариком, и толпа инстинктивно распалась на две шеренги, освобождая проход группе, устремившейся к бару, точно ко мне,

разумеется, не к ней,

их целью, очевидно, был рояль, да, скорее всего, я довольно быстро ориентируюсь несмотря на наступивший полумрак и вернувшиеся светотени, так вот — старик идет впереди, кивает, улыбаясь, его искусственные зубы подчеркивают форму черепа, ужасно похожего на череп рядом с рукой святой Терезы, но с остатками плоти и кожи, глазки маленькие, в огромных орбитах темных кругов, и в ответ на его улыбку улыбаются все вокруг, страшно натужно, ведь ждали-то все другого, я — тоже, нас обманули, однако старик неутомим в поклонах и любезностях, подойдя к роялю, он остановился, остановились и мужчины, опустив свои сумки на пол, и тогда им навстречу из группы напротив вышла сестра Лара, а за нею по пятам мисс Вера в кошмарном гипюровом платье, бюст колышется, в ложбинке груди — белый цветок… и по образовавшемуся коридору обе устремились прямо ко мне,

разумеется, не к ней,

я случайно оказалась в том месте, где они остановились, между стойкой бара и роялем, мисс Вера, увидав меня, подмигнула по-свойски, подняла руку в приветствии и интимным жестом прикоснулась к моему плечу сейчас увидишь, милая, ты только слушай, а сестра Лара достала микрофон, спрятанный под приоткрытой крышкой рояля, а другой рукой оправила на своих внушительных бедрах юбку и с призывной улыбкой, обращенной к залу, начала: милые дамы и господа, милые дамы… ее голос, многократно усиленный микрофоном, взорвал воздух, гулко загремел над головами людей неестественными звуками, вызвав гримасы боли, и сестра Лара, вздрогнув, попросила какого-то неясно где стоящего человека приглушить звук, потом постучала пальцем по микрофону, дунула в него и снова что-то сказала… но тот, кто должен был исправить звук, снова ошибся, и сказанное ею утонуло в треске и шумах, накладывающихся друг на друга, так что только я и стоящие рядом со мной могли понять, что сейчас нужно быть особенно внимательными и полностью обратиться в слух: