Эмилия Дворянова - Дилогия - Концерт для слова (музыкально-эротические опыты); У входа в море

она сказала правду, всю, целиком, только святую Терезу приплела для правдоподобия… правда всегда нуждается в подтверждении, и пока прислушивалась в надежде уловить дыхание Ханны, а до нее доходило только пульсирование ее собственной крови, то подумала: наверное, и Тереза вот так же вслушивалась… только во что-то другое, да и слышала совсем не то…

и тогда Ада впервые улыбнулась, совсем легко, так легко, почти незаметно, и все же уголок ее губ дрогнул, лицо озарилось, о милая Анастасия, сказала она, но явно переиграла, это «о», конечно, лишнее, оно давно вышло из употребления, ненужный звук, хотя сама Анастасия иногда им пользовалась, про себя, еле-еле, сквозь губы; но художницы, они такие, всё вытаскивают наружу, она представила себе эту букву, закрутившуюся вокруг себя — улитку, собравшую всё и ничто в бесконечной спирали на своей спине… ей захотелось написать это «О», нарисовать его и проникнуть внутрь, как в кроличью нору, о милая Анастасия, повторила Ада, очевидно прекрасно сознавая воздействие этого «О» и благодаря ему совсем непринужденно перейдя на «ты», потому что это «О» окончательно их сблизило,

— не беспокойся о Ханне, она наверняка сейчас спит, этой ночью она была в клубе, я тоже, но я куда выносливее, а она давно туда не ходила, кажется, со дня твоего появления здесь… это довольно утомительно, особенно, если утратишь навык… думаю, она проснется только после полудня,

— О!

воскликнула она, больше сказать было нечего, и это «О» было абсолютно естественно — словно застывшее удивление,

— а какой клуб? ведь их несколько? но Ада лишь поглядела на нее с иронией и снова стала утешать ее, как малое дитя, напомнив уже всем хорошо известное… сегодня пятница, сказала она, вечер наступит совсем скоро, море незаметно погрузится в полный мрак до самого неба, и тогда…

— ты увидишь ее, не беспокойся, этот вечер нельзя будет пропустить, сама обо всем и расспросишь, она тебе всё скажет…

— а доктор, и он был в клубе?

спросила она и напряглась, как будто от этого зависит всё, как будто всё зависит от этого, Ада задумалась, слегка склонив голову набок, улыбка исчезла, выпала из уголка губ, как в пазле Ханны,

— да, кажется… был один момент, он зашел туда… вроде бы я его видела… да, конечно, он был…

и Анастасия вдруг неожиданно успокоилась, ее тревога испарилась, перейдя в беспричинную веселость, и хотя улыбка Ады уже исчезла, она доверчиво подошла к ней и спросила, как ей картина, понравилась? оправдала ли ее ожидания? хотя в тот момент это ее совсем не интересовало, мысли разбежались в разные стороны, она не успевала за ними и вдруг объявила, даже не дождавшись ответа Ады на свой вопрос:

— знаешь, пока ты рассматривала картину, я решила… в сущности, я решила это сейчас, вот только что… окончательно перебороть смешной страх, который все здесь явно испытывают в отношении доктора, и попросить…

— о чем?

— чтобы снял мне повязку, я и на колени готова упасть… ведь иначе я ничего не могу делать… я, если надо, и в этот клуб приду, раз уж без этого нельзя, он меня сам пригласил…

однако Ада не разделила ее оживление, ее взгляд стал скептичным, она снова взяла ее за перевязанную руку, даже слегка сжав ее, и повела в спальню,

— а мне совсем не больно, — сказала Анастасия, послушно следуя за ней, — не болит, это значит, что никакой раны уже нет, и доктор снимет повязку, надо только его попросить…

Ада усадила ее на кровать, на то место у изголовья, с которого лучше всего рассматривать картину,

сядь, сказала она и села рядом на разбросанные мятые простыни, даже прилегла, опершись на подушку, и только ноги свисали с кровати, совсем белые, в ярких босоножках, Анастасия отодвинулась к середине кровати,

— ну вот, смотри, действительно банально… ты права… но самое плохое не это, существует множество банальных картин, просто эта не закончена…

— как это не закончена?

— а так, он просто в самом центре оставил кисть,

— а может, это она, доктор сказал, что, возможно, это женщина… женщины любят рисовать цветы…

— нет, это художник, — отрезала Ада. — Но он не сумел дойти до конца, то ли от недостатка таланта, то ли еще почему, а может, просто захотел нарисовать кисть… положил ее на стол — и всё! нельзя нарисовать кисть, которой ты рисуешь… его охватило отчаяние, и вся композиция рухнула… но он вышел из положения, сменив жанр. Пейзаж превратился в натюрморт… меня не обманешь: чего-то не хватает в глубине картины, за столом, за цветами… зияет дыра; и поэтому он всё заполнил зеленым, всё закрасил… зато для снов картина просто идеальна, доктор прав… а я бы нарисовала там мужчину, вот так: черный костюм, галстук, нет, лучше галстук-бабочка, бабочка, устремившаяся к цветку… представь себе — мужчина… и бабочка… на лацкане медаль, совсем маленькая, как брошка… в его очках, как в пустыне, отражается прибрежный песок, пепел… если бы мне не надо было рисовать руку ангела, я сама сделала бы это — он должен стоять там, а вместо этого всё замазали зеленым… увидеть это может только художник… и не воображай, что разбираешься в этом…