Эмилия Дворянова - Дилогия - Концерт для слова (музыкально-эротические опыты); У входа в море

— доброе утро, — сказала я,

— доброе, как хорошо, солнышко, — ответила она, и я предложила пить кофе вместе,

— у меня?

— нет, у меня.

Ханна пришла ко мне, а немного позже и сказала, что останется здесь навсегда, а потом вспомнила историю про воробьев.

Ханна не любит говорить о себе, а когда я спрашиваю, отвечает, что ей вообще не нравятся воспоминания. Что терпеть не может складывать пазлы, еще с детства, какой-нибудь фрагмент непременно исчезал куда-то, ей не удавалось собрать всю картинку полностью, и это ее ужасно раздражало. Однажды ей подарили «Мону Лизу», она долго возилась с ней, а в самом конце потеряла именно тот кусочек, с уголком губ, и Мона Лиза осталась без своей знаменитой улыбки…

— глупо вышло,

а я подумала, какое это несчастье — вот так собирать жизнь по кусочкам, соединяя их, и как хорошо, что я отказалась от святой Терезы. Хотя продолжаю возить с собой ее книги и вспоминаю ее, когда нужно оправдаться … и только иногда картинки вроде той, с воробьями, выскакивают из времени, а потом испаряются, снова исчезают, потому что их не к чему приспособить, и отсутствует нить, связующая их в нечто целое… они приходят и уходят без следа, когда пожелают. Со мной — то же самое, подумала я, в этом мы с Ханной похожи, но все же у меня есть некие сомнения, коль скоро я все еще ищу оправдания, поэтому я попыталась возразить:

— есть люди, которым удается вставлять такие кусочки друг в друга, соединяя их… вот святая Тереза, например, описавшая свою жизнь, ее пазл монолитен, поверь мне, он как спаянный… я как-нибудь тебе расскажу,

но Ханна не согласилась,

— это она себе навыдумывала, — сказала она,

может быть, и так, какой-нибудь кусочек всегда теряется, причем, как правило, самый важный, но тогда время было большим и медленным, вполне возможно, что ей это удалось… только у меня вот никак не получается убедить Ханну, потому, наверное, что я и сама не слишком в этом уверена, да и она не читала святую Терезу, почти ничего не знает о ней… и все же…

— во всяком случае, со стороны кажется, что она выдержала счастливую любовь,

сказала я, ожидая, что Ханна снова засмеется, но она молчала, а потом протянула руку к горизонту, словно хотела показать мне последние лучи, которые в тот самый миг погрузились в море… и я замолчала.

Ханна хочет взять меня с собой на грязь, но не так, как я — пойти, чтобы смотреть на людей с темными пластами грязи на их телах, — а лечь в эту подозрительную жижу, а потом намазаться, взаимно, она — меня, а я — ее, положить на глаза шарики из грязи, все так делают, сказала она, да я и сама видела: закрывают глаза и кладут эти шарики сверху, и тогда внизу, под веками, становится темно и влажно, как в пещере. Не выйдет, ответила я ей еще в первый раз, когда она мне это предложила, и показала свою руку: повязка и так уже грязная, а если я намажусь, придется и в море окунуться, чтобы смыть с себя грязь, но море — это вам не бассейн, и, как оно ни тихо, волны все равно есть, повязка намокнет, пропитается солью и грязью… хотя в общем-то я совсем не против, рано или поздно я бы все равно попробовала это проделать и не видела здесь ничего страшного, я ведь была полностью согласна с доктором, когда он в нашу первую встречу объяснил мне, что бояться грязи глупо и что все мы, в сущности, вышли из нее, я, например, точно знаю, что я — из грязи, уверяла я Ханну, потому что мне показалось, что она смотрит на меня с некоторым подозрением,

— но с повязкой это совершенно невозможно…

И Ханне нечего было возразить, к тому же я пообещала всегда сопровождать ее. Мы были там вместе уже на другой день после нашего кофе на террасе: было тепло, солнце припекало, мы шли по пляжу, потом через скалы, а не по дорожке, которую показала мне сестра Евдокия, и Ханне часто приходилось подавать мне руку, потому что было скользко, она же шла легко, привыкла. Когда мы добрались, небо полыхало. Я села в тени дерева, а она разделась догола, здесь нагота не имеет значения, потому что полностью скрывается под пластами грязи и никто не обращает на нее внимания. Свою одежду она оставила рядом со мной, и, пока она шла от меня к грязевому пляжу, я видела ее тело, красивое, я заметила это в первый раз, еще под платьем, когда она появилась в коридоре… наверное, она многим должна нравиться, подумала я, но эта мысль мгновенно испарилась, ведь Ханна останется здесь навсегда и, как она сама сказала, это не имеет значения… верно, не имеет… издали я наблюдала, как она берет горстями скользкую плазму и мажется ею, словно кремом, как натирает одну руку, потом другую, грудь, шею, живот, ноги… один пласт, второй, и постепенно становится глиняной… какой-то мужчина подошел к ней, наверное, это она его позвала, и намазал ей спину. Пока он ее мазал, я сделала несколько шагов, чтобы подойти к грязи поближе и зачерпнуть ее левой рукой, растерла пальцами и понюхала, я уже знала, что кожа под нею как будто воспламеняется, а потом блестит, что ее запах — запах водорослей и сухой травы… или, может быть, листьев, которые опадают осенью еще влажные, почти живые, еще до того, как начнут отдавать гнилью… смесь тимьяна и липы… как воспоминание… надо спросить у Ханны, чем именно, на ее вкус, пахнет грязь, и я вернулась обратно, под зеленые листья дуба… а она скатала из грязи два шарика и, как только мужчина отошел, легла в мягкую грязь на берегу, положив их на глаза. И будто исчезла, совсем. Она лежала так долго, пока не начала обсыхать, грязь посветлела, солнце пекло все сильнее, даже в тени дерева на моем плече проступил след от тонкой бретельки моего платья… а интересно, грязь защищает от света, льющегося потоком сверху, она вообще предохраняет кожу от вредных лучей или нет? говорят, что там внутри, под слоем грязи приятно и прохладно, но как долго это длится… Потом я заметила, что грязь на теле Ханны подтянулась, потрескалась, пошла морщинами и сначала была похожа на уличную грязь, а потом на ее теле образовалась корка, которая стала медленно осыпаться пеплом… Наверное, кожу стянуло, и Ханна вошла в воду. Там я потеряла ее из виду, она смешалась с другими телами, и я различала только грязные пятна на поверхности воды.