Эмилия Дворянова - Дилогия - Концерт для слова (музыкально-эротические опыты); У входа в море

о Ханна,

ее рука слегка дрогнула, но взгляд был по-прежнему прикован к чему-то вдали, с моей стороны это был совсем инстинктивный жест, так, ничего особенного, да, собственно, уже и не нужно было, потому что тишина вдруг распалась, все опять заговорили, и Ханна повернулась ко мне,

— может быть, нам взять десерт? — спросила она, как будто от меня зависело, возьмет она десерт или нет,

— не знаю, я вообще-то не люблю сладкого,

— а я люблю крем-карамель, — сказала Ханна, и мне показалось, что голос у нее ужасно грустный,

— ну ладно, возьму и я, говорят, десерты полезны…

Ханна подала знак официанту, он, очевидно, знал ее вкусы, потому что, не спрашивая, быстро их принес, они лежали на фарфоровых блюдечках, слегка подрагивая — желе желтого цвета и карамель в тон желтизне желтков, она змейкой стекала в маленькое коричневое озерцо сладости внизу… вкус… сначала его ощущает нёбо, потом вверх — мозг, дальше вниз — горло, растворяется где-то внизу, в пищеводе и еще ниже — в животе… а неплохо… забытые ощущения… сладко…

— а теперь можно и уходить,

я услышала слова Ханны и почувствовала облегчение, да, уже можно уходить, и мы встали, платье Ханны шелковое, бледно-желтое, точно до колен, а в свете люстр и бра вдоль стен ее кожа кажется темнее, чем при дневном освещении. Я пошла за ней, и пока мы пробирались между столами, я почувствовала, что нас провожают взглядами, мы были первыми, кто покидал столовую, а когда проходили через холл, старик поклонился нам со словами уже закончили, дамы ?

Да, мы закончили.

Мы не стали подниматься на лифте. Ханна пошла пешком, а я не возражала, в теле была какая-то слабость, тяжесть от вина или от десерта, наверное и от того, и от другого, проходя через второй этаж, я заметила, что дорожка у них в коридоре желтого цвета, а у нас, на третьем, красная.

Ханна остановилась у своих дверей,

— спокойной ночи, — сказала она, — на этот раз я, наверное, засну и без Шуберта, у меня от вина кружится голова.

— мне будет его не хватать, — ответила я,

— ничего… как-нибудь в другой раз…

и открыла дверь,

— доброй ночи,

я открыла свою.

Шелковая занавеска на окне вздулась и поднялась вверх, как крыло ангела в лунную ночь, затрепетала, а когда я закрыла дверь, сникла и опустилась вниз, такая медленная и белая. Наощупь я прошла в спальню и опустилась в кровать, полежу немного, подумала я, а потом встану, ведь надо раздеться…

вот только глаза мои закрываются сами собой…

… а Шуберта, и правда, не хватает…

подумала я, засыпая.

… ночью она почувствовала соленый ветер и влагу. Занавеска на окне хлопнула несколько раз, крыло ангела ударилось о стену, сложилось, изогнувшись, и отлетело, а белое отступило… На мгновение воздух опять стал зеленым, плотным, кто-то прошелся под окном, далеко внизу, по траве, взад и вперед, взад и вперед… исчез… потом снова — взад и вперед, какая-то душа, которая считает себя несчастной, кто-то, для кого тот сумеречный час наступил совсем неожиданно — ночью… шаги шуршат, земля их не принимает, потом шаги удаляются в сторону моря… вот сейчас он сядет за мой столик… но нет, это не стол, это камень почти у самых волн, и на нем растут цветы…

нет, он не сядет…

она открыла глаза, в темноте нет зеленого, только отблески лунных лучей желтовато стелются по стенам, каллы светятся в желтоватой гамме… радужка чьих-то глаз… желтовато-зеленых… ну конечно, как странно, я их вспомнила, это же глаза моей собаки… вот откуда… не представляю, почему…

… я вспомнила.

… шаги возвращаются обратно, они ясно слышны, они тонут в зелени травы, они не утонули в море:

тот, кто был, он снова есть…

но это уже сон…

сон…

Ханна решила остаться здесь навсегда. Я не поверила, подумала, что это мимолетный срыв или просто оговорка, когда говорят не то, что хотели сказать, но потом почувствовала, что она не шутит, я поняла это по взгляду, в это мгновение обращенному к морю, она сказала это как-то совсем просто, без повода, еще тогда, в первый раз, когда мы с ней пили кофе на моей террасе, произнесла как бы между прочим,

— я останусь здесь навсегда,

сказала и замолчала, словно давая мне время осознать услышанное, но я принялась возражать,

— ну что вы, вы обязательно поправитесь, вы так молоды, так прекрасны, у вас не лицо, а просто картинка,

я попыталась вспомнить, кто именно смог бы нарисовать ее лицо — в этой матовой, пастельной гамме, но она махнула рукой, словно отгоняя назойливое жужжание,